Задумался и Чернышёв, единственный из нас, для которого докладная записка была 
не просто информацией и поводом к размышлению.
– Сколько льда набрали погибшие траулеры? – спросил Ерофеев.
Чернышёв вздрогнул и непонимающе на него посмотрел. Ерофеев повторил вопрос.
– Судя по отрывочным, весьма приблизительным данным, за тридцать тонн.
– Но этого оказалось достаточно, – напомнил Никита.
– В сильнейший шторм! – Чернышёв насторожился. – А у нас штормик – пять-шесть 
баллов. Есть разница?
– Есть, но…
– Займись своим делом, Никита, – сказал Корсаков. – Алексей Архипыч, с 
материалами расследования, в том числе с вашими показаниями, меня ознакомили в 
Морской инспекции. Картина гибели траулеров ясна: обстоятельства не позволили 
экипажам своевременно околоть лёд, в первую очередь с вертикальных конструкций. 
У меня вопрос лично к вам. Известно, что «Семён Дежнев» наряду с другими 
траулерами находился точно в таких же условиях, как «Бокситогорск»…
– Вопрос ясен, – не дослушав, кивнул Чернышёв. – В том, что «Дежнев» остался на 
плаву, никакого чуда нет. Первое: аврал я начал сразу же, как только стал 
обрастать, не теряя ни минуты; весь экипаж, за исключением вахты на мостике, в 
машине и радиста, двенадцать часов подряд непрерывно окалывал лёд. Второе… 
помните, я просил Никиту сделать пометку? Дай-ка сюда папку… шведское судно 
«Титан»… вот: «Главной ошибкой капитана было то, что он решил выравнивать крен 
не путём околки льда, а перемещением грузов, что и привело к опрокидыванию 
судна». Итак, второе: когда я понял, что лёд нарастает быстрее, чем мы его 
сбиваем, я запрессовал все днищевые танки забортной водой, и остойчивость у 
меня была лучше, чем у многих других. А на «Титане» топливо и воду перекачивали 
с борта на борт – грубейшая ошибка! – и судно получило резкий крен, выровнять 
который не удалось. Третье: ход я сбавил до среднего и затем до малого, чтобы 
уменьшить удар о волну и, следовательно, забрызгивание, благодаря чему хотя и с 
потерей во времени, но добрался до ледяного поля.
– Почему не все так поступили? – спросил Баландин. – Ведь то, что вы 
предприняли, совершенно логично! Даже неспециалисту ясно, что…
– Ошибаетесь, Илья Михалыч, – перебил Чернышёв, – далеко не всем и далеко не 
так уж ясно. Знаете, что такое запрессовать топливные танки забортной водой? Со 
мной Дед неделю разговаривать не хотел: сутки, а то и больше нужно потом 
частить танки. Очень неприятная, грязная и нелюбимая работа, Илья Михалыч. 
Другие рыбу ловить будут, а ты лежи в дрейфе, скреби танки и гляди, как твои 
соседи трал за тралом таскают и над тобой, перестраховщиком, посмеиваются. 
Редко какой капитан на такое пойдёт, сто раз себя уговорит – авось пронесёт? 
Сколько судов погибло из-за этого «авось»… И из-за того, что не сразу 
окалываться начинали, и к ледяному полю пробивались недостаточно упорно – опять 
же авось кончится шторм, ближе к району лова будем, чего время терять…
– Спасибо, Алексей Архипович, – сказал Корсаков. – Ваша аргументация вполне 
меня убедила…
– Давно бы так! – откровенно обрадовался Чернышёв. Мне даже показалось, что он 
еле удержался от мальчишеского желания протянуть Корсакову руку. – Замучаешься 
с вами, учёными…
– Я не закончил, – холодно возразил Корсаков. – Ваша аргументация совершенно 
меня убедила в одном: набирать предельное количество льда настолько опасно для 
судна, что я решительно отвергаю эту идею как ошибочную и даже абсурдную.
Не берусь гадать, что произошло бы в следующую минуту, не загляни в салон Лыков.

– Можно тебя, Архипыч?
– Чего там? – рыкнул Чернышёв. – Говори при всех!
Лыков вошёл, прикрыл за собой дверь.
– Лёд вовсю набираем, – бесцветным голосом сказал он.
– Вот неприятность! – Чернышёв хлопнул себя по ляжкам. – А я только-только 
собирался на ботдек загорать!
Лыков присел, налил себе чаю.
– Не только ты хочешь загорать.
– Кончай загадки! – повысил голос Чернышёв.
– Федор мутит ребят: кэп, мол, по фазе сдвинулся, сорок тонн набирать хочет.
– Под дверью слушал, сукин сын?! – Чернышёв был до крайности неприятно удивлён.
 – Говорил, не бери его!
– Мало что говорил, другого не было.
– Где он?
– В кубрике, только сменился. – Лыков положил руку на плечо Чернышёва, который 
порывался встать, с силой усадил его на место. – Пусть отдохнёт.
– Объявляйте перерыв, Архипыч, – предложил Ерофеев, – нам пора лёд замерять.
– И мне не терпится взглянуть, – поддержал Ерофеева Баландин.
Было решено собраться после обеда.
Я остался в салоне, вымыл стаканы и расставил их по гнёздам. Затем, убедившись, 
что в коридоре никого нет, извлёк из портфеля магнитофон, провернул ленту назад,
 нажал на клавиш и облегчённо вздохнул. Все в порядке, запись отчётливая. С тех 
пор, как на Чукотке я потерял в пургу заполненный блокнот, мне часто мерещится 
один и тот же кошмар: случайно размагниченная плёнка, сгоревшая рукопись и 
прочее. Бережёного бог бережёт: две записанные двухчасовые кассеты всегда при 
мне, намертво зашил их во внутреннем кармане куртки, там же и записная книжка. 
Это главное моё богатство, лишись я его – считай, пропутешествовал впустую, с 
моей хилой памятью материала и на пустячный очерк не хватит.
Я спустился в свою каюту, оделся и вышел на палубу.