– Сегодня бы ему пол-экипажа списать пришлось, – улыбнулась Любовь Григорьевна.
 – А вот утром снова по каютам будет шастать, его не обманешь, и трюм обшарит, 
все укромные местечки знает.
– Ну, утром я дома буду. Вечером уезжаю.
– Покидаете нас? – огорчилась Любовь Григорьевна.
– На денёк, послезавтра вернусь.
– Вряд ли Архипыч будет вас ждать, – засомневалась Любовь Григорьевна.
– Не в его правилах. Он однажды самого начальника управления на берегу оставил, 
тот на час опоздал, а уж вас…
– Так ведь мы здесь три-четыре дня простоим, – забеспокоился я. – Сам Чернышёв 
мне сказал, что раньше портнадзор не выпустит.
– Поня-тно… – Любовь Григорьевна достала водку, налила мне и, поколебавшись, 
себе. – Вы уж меня не выдавайте, на десять утра отход назначен.
– Точно?
– Уж кто-кто, а повар знает, без меня-то он в море не выйдет!
– Хочет от меня избавиться, – констатировал я. – Почему?
– У себя спросите. Чем-то, значит, ему не угодили. Я задумался. Первая мысль – 
послать Чернышёва к дьяволу и уехать домой, не на нём свет клином сошёлся. 
Тигроловы в тайгу приглашают, в южные моря на научно-исследовательском судне 
можно пойти, давно договорено… А что меня ждёт на «Дежневе»? Сплошная 
нервотрёпка, неизбежное общение с этим «хромым чёртом», который неизвестно чего 
хочет и уж, во всяком случае, потерял ко мне интерес… Когда я ему на хвост 
наступил?
– Оставайтесь, Паша, – с неожиданным дружелюбием сказала она. – Не знаю, как 
Алексею, а нам вы нравитесь, спокойный такой, положительный, и девочки на вас 
не жалуются. У него, у Алексея, семь пятниц на неделе, назавтра сам пожалеет, 
что выпроводил.
– Остаюсь! – решил я. – За вашу удачу, ваше счастье, Григорьевна.
– Люба, – поправила она. – Григорьевнами старух кличут.
Мы чокнулись, выпили.
– Остаюсь, – повторил я. – Странная штука жизнь, Люба, если бы не наша 
случайная встреча, на «Дежневе» одним пассажиром стало бы меньше. Хорошо это 
или плохо?
– А вот этого никто не знает, какая судьба выпадет.
– И хорошо, что не знает, упаси бог – знать своё будущее!
– А чего бояться? – беспечно возразила она. – Хуже смерти ничего не будет. 
Каждый день жизни, Паша, это человеку подарок, а кто того не понимает, пусть 
себе трясётся, как бы чего не случилось. От таких думок цвет лица портится, а 
это единственное, что у меня осталось.
– Вы умная и красивая женщина, Люба, – с чувством сказал я. – У вас глаза 
хороши, и руки, и фигура совсем девичья.
– Ой, только не влюбитесь. – У неё в улыбке задрожал подбородок. – Своих 
девчонок, Раису и Зину, я учу, чтоб ни одному мужику, хоть самому 
распрекрасному, в море не верили. Вот когда в порту за тобой бегать будет и с 
ума по тебе сходить, тогда прислушайся, а в море – ни-ни, пусть в ногах 
валяется и криком кричит, ни-ни! Это, говорю я девочкам, не душа в нём кричит, 
а зверь. Какая ему вера?
– Справедливо, – согласился я. – И слушаются?
– Какое там! Необожжённые они ещё, зелёные. По Райке четвёртый помощник сохнет, 
уже расписаться договорились, а ей теперь новенький этот, красавчик, да вы 
знаете, Федя, голову кружит, да и сам Корсаков не брезгует ручку повыше локтя 
чмокнуть. А Зинка и вовсе дура, ошалела от жадных глаз. Это для меня урок 
пройденный, а они, считай, в первый класс пошли… Можете закурить, если желаете, 
и меня угостите, я тоже иногда балуюсь.
Мы закурили.
– И для меня тоже пройденный, – неожиданно для самого себя сказал я. Обычно на 
эту тему я ни с кем стараюсь не говорить.
– Я только вчера узнала, что Инна Крюкова ваша жена.
– Бывшая, – поправил я.
– Красивая… У нас все девки ей завидуют, мужики, чтоб поглазеть, у телевизоров 
торчат. Вот узнали бы, что её муж здесь сидит!
– Бывший, – терпеливо поправил я, и мы невольно заулыбались. – Ещё по одной, 
Люба?
– А за что будем пить?
– Чтоб прошлое нас не тревожило, ни вас, ни меня.
– А зачем тогда жить? – просто, но со скрытой горечью спросила она. – Позади – 
годы, впереди – денёчки. Вы-то любите ещё?
– Отвык.
– И я отвыкла. – Она подошла к стене, сняла фотографию, положила на стол. – Я 
правду говорю – отвыкла. Вы и в самом деле не знали? Удивительно, что вам не 
насплетничали, нам уже пятнадцать лет косточки перемывают, а был Алёша мой 
жених, только и всего. И не он от меня, а я от него ушла!.. – И с гордостью 
добавила: – От меня ещё никто не уходил, сама бросала.
Она повела плечами, серьги звякнули, а раскосые чёрные глаза вдруг стали 
жёсткими. «Да, от тебя по своей воле, не очень-то уйдёшь», – подумал я.
– Дура я тогда была, молодая, – продолжала Любовь Григорьевна. – Он мне в море 
предложение сделал, когда любая замухрышка кажется мужику королевой. Слова 
красивые говорил, а он ведь умный, кого хошь заговорит, вот я и развесила уши, 
поверила. И только на берег сошли и заявление подали, он из-за Марии голову 
потерял, да и не он один, за ней целое стадо бегало. Другая б скандалила и