главное, через «Орбиту» на сей «дикий брег» проникло телевидение. Когда-то мы с 
Инной провели в Вознесенском две недели отпуска и твёрдо решили стариться 
здесь: решение, которое делало честь молодожёнам с супружеским опытом, кажется, 
в три месяца. Мы даже присмотрели на окраине домик, который купим лет через 
двадцать (теперь на его месте пятиэтажное общежитие молодых рыбаков), и 
площадку для гаража. До чего же хорошо быть молодым и глупым!
Обойдя за полчаса посёлок, я забрёл в читальню и полистал подшивки. Нашёл я и 
шесть строк о нашей экспедиции: указывалось, что «Семён Дежнев» вышел в 
Японское море для натурных испытаний по программе «Лёд». Редактор уже прислал 
две радиограммы, требует материал, но я торопиться не собираюсь: самому надо 
разобраться. Если до сегодняшнего обсуждения я ещё подумывал о первом из серии 
очерков, то теперь такая мысль казалась мне кощунственной. О чем я могу 
написать? О том, что Чернышёв с самыми благими намерениями полез в шторм и едва 
нас не утопил? Одни будут пожимать плечами (Крюков, мол, набивает себе цену), 
другие радоваться (говорили же, предупреждали, что «хромой черт» гоняется за 
славой). Не имею я никакого права об этом писать, вред могу нанести 
непоправимый и себе и экспедиции, какой-нибудь перестраховщик обязательно 
поднимет крик: «Прекратить! Люди дороже?» И прекратят. А кто от этого выиграет? 
Уж, во всяком случае, не рыбаки, которые всё равно выйдут на промысел зимой, и 
в шторма попадать будут, и лёд набирать, только бороться с этими явлениями им 
придётся вслепую, каждый как может и знает.
Однако все эти аргументы я изложу редактору лично. Чернышёв заверил, что в море 
мы выйдем лишь через дня три-четыре, и на денёк я еду домой – на автобусе, 
вечерним рейсом. Это километров полтораста, несколько часов езды.
Я пошёл на почту и заказал разговор с Гришей Саутиным. Монах жив-здоров, газета 
выходит, мой «Запорожец» ещё не украли, в театре готовится премьера – словом, 
пусть это меня не удивляет, но жизнь продолжается. Торжественной манифестации в 
честь моего приезда Гриша не обещает, но, если я привезу свежую рыбу, готов 
встретить меня лично. Понизив голос, он попросил передать привет и плитку 
шоколада Клаве из обувного отдела универмага. Зная, что подобные поручения я 
выполняю без энтузиазма, Гриша льстиво добавил, что тут же, немедленно отнесёт 
Монаху миску объедков. Дебелая девица с коровьими глазами равнодушно отнеслась 
к привету, чуть оживилась при виде шоколада и абсолютно некстати стала 
знакомить с рыжим детиной, оказавшимся её мужем. Детина с крайней 
подозрительностью меня осмотрел, принял, очевидно, за благодарного покупателя и 
не без сожаления отпустил с небитой физиономией. Любвеобильный Гриша не впервой 
втравливает меня в подобные приключения, но на сей раз я поклялся, что больше 
этого не повторится.
Размышляя на эту тему, я вышел из универмага и попридержал дверь, пропуская 
элегантно одетую даму, лицо которой показалось мне знакомым. Дама улыбнулась, 
сказала, что в универмаг, по слухам, завезли японские чайные сервизы, – и я 
узнал Любовь Григорьевну.
Его величество Случай! Я уже говорил вам когда-то, что верю в него и отношусь к 
нему с величайшим уважением. Меня не раз упрекали, что такой тёмный фатализм 
недостоин интеллигентного человека (очень мы любим называть себя интеллигентами,
 будто сие звание выдаётся вместе с дипломом), однако на занимаемой позиции я 
стою твёрдо и сбить с неё никому себя не даю. Не позвони я Грише, не приди ему 
в голову блажь отблагодарить (за мой счёт) Клаву из обувного отдела, я не 
встретил бы Любовь Григорьевну и многое в этом повествовании сложилось бы 
по-иному.
В каракулевом пальто, норковой шапочке и сапожках на высоком каблуке Любовь 
Григорьевна неузнаваемо похорошела и помолодела, о чём я доложил ей с 
приличествующим сему поводу восхищением. Любовь Григорьевна не без удовольствия 
заметила, что баба есть баба и одежда для неё наиважнейшее дело; оказываясь 
дома, она всегда хоть на короткое время рядится в павлиньи перья, благо 
заботиться, кроме, как о самой себе, ей не о ком, на что ещё деньги тратить.
Сервиз Любовь Григорьевна купила, пригласила меня обмыть покупку, и я шёл с ней,
 томимый, как пишется в изящной литературе, неясными предчувствиями. Волокитой, 
несмотря на полную свою свободу, я не был, но и в святоши не записывался, будь 
что будет – слава богу, уже совершеннолетние. Любовь Григорьевна с кем-то 
здоровалась, на нас поглядывали, перешёптывались, но раз её это не смущало, то 
меня и подавно. Она улыбалась каким-то своим мыслям, скуластое лицо её 
разрумянилось, тяжёлые серьги подрагивали в такт шагам. Нет, в самом деле 
вполне интересная женщина, и никаких ей не сорок с лишним, гораздо моложе.
Однокомнатная квартирка на первом этаже была просто, но уютно обставлена, для 
повседневного жилья, пожалуй, слишком уютно и чисто, как в номере порядочной 
гостиницы. На стенах висело множество фотографий в рамках – корабли в море, 
старики – родители, наверное, мужчины в морской форме; а вот и сама хозяйка, 
юная и черноглазая, склонила голову на плечо надменному вихрастому моряку. У 
меня от неожиданности ёкнуло сердце: уж не молодой Чернышёв ли? Те же тонкие 
губы, нависший хищный нос, глаза с их неистребимой насмешкой.
Я покосился на Любовь Григорьевну, которая накрывала на стол.
– Что, не похожи? – не глядя на меня, поинтересовалась она. – Давно это было, 
сто лет назад. Неужто не знали?
Любовь Григорьевна позвала за стол.
– Селёдочка, кальмары с майонезом, салатик, кушайте, Павел Георгич, не 
стесняйтесь, – сказала она. – Первого, извините, не будет, а на второе терпуг с 
картошечкой в духовке томится, ещё с полчасика. Люблю дома готовить, на камбузе 
от машины вибрация сильная, очень от неё устаю. Может, водочки хотите?
– А капитан не узнает? Спишет ведь на берег с волчьим билетом.