– Так бы и всю дорогу, – с удовлетворением сказал Лыков. – Мы люди нормальные, 
нам лёд ни к чему. Пароход целее будет.
– Далёкий ты от науки человек, Лыков, – пожурил Чернышёв. – Ни разу не замечал, 
чтобы ты рвался пожертвовать собой ради научных интересов, как рвутся товарищи 
Корсаков и Баландин.
– Не рвусь, – согласился Лыков.
– Он у нас очень приземлённый, – пояснил Чернышёв. – «Анти-Дюринга» не читал, 
по радио симфонию передают – выключает, в театр лебёдкой не затащишь, только 
одно и знает, что гоняться за рыбой, как собака за котом. Боюсь, Лыков, что 
Павел Георгиевич напишет с тебя отрицательного типа. Правда, Паша?
Так, начались Чернышевские штучки. Я смолчал.
– А с меня положительного, – продолжил Чернышёв. – Поскольку руководитель моего 
ранга критике не подлежит. Начни так, Паша: «Начальника экспедиции, известного 
своими производственными победами капитана А. А. Чернышёва подчинённые ласково 
называют…» Как они меня называют, старпом?
– Если ласково, то «хромой черт», – откликнулся Лыков.
– Паше это не подойдёт, – засомневался Чернышёв. – Ему для правды жизни нужно 
что-то более возвышенное, скажем, «наш морской орёл». Запиши в блокнот, Паша, а 
то забудешь.
– Ты ему не подсказывай, – заметил Лыков, – он и так все записывает на 
магнитофон. Вон, в портфеле.
По всеобщему настоянию я вынужден был раскрыть портфель и доказать, что 
магнитофон не включён.
– Ты нашего тралмастера Птаху запиши, – посоветовал мне Лыков. – Сочно говорит.
– Да, словарь у него не тургеневский, – сказал Чернышёв. – Иной раз такое 
загнёт, что рыба на корме протухает. Не знаю, как с ним быть при наличии на 
борту интеллигентных учёных товарищей. Штрафовать за каждое словечко, что ли? 
Так если даже брать по копейке, ему зарплаты от силы на три дня хватит.
– А тебе на неделю, —. включилась Маша. – Не слушайте его, сам хорош бывает.
– Насчёт интеллигентных учёных, Алексей Архипыч, напрасно иронизируете, – с 
улыбкой сказал Баландин. – Не при вашей милой супруге будь сказано, – Баландин 
церемонно склонил голову, – не наш брат, грубый мужлан, а в высшей степени 
уважаемая дама блестяще защитила докторскую диссертацию о происхождении любимых 
вашим тралмастером словечек в русском языке. Именно так, – он победоносно 
взглянул на недоверчивых слушателей и поднял кверху палец, – дама! Причём, 
должен отметить, что в знании предмета исследования ей воистину не было равных: 
монополист темы! Попадая в общество людей, не следивших за чистотой своего 
лексикона – например, в городском транспорте в часы «пик», – она непременно 
оказывалась в центре внимания, так как гневно и хлёстко отчитывала грубиянов, 
но отнюдь не за грубость, а за недостаточно научное употребление бранных слов. 
Особую пикантность ситуации придавало то, что достойная дама, к восторгу одних 
и полному замешательству других, бестрепетно произносила эти слова, но в 
правильном, истинно научном контексте.
– Вот это женщина! – восхитилась Маша. – Если вы её знаете, Илья Михалыч, я ей 
в подарок платье сошью…
– Свою прелесть вы ей передать не в состоянии, – расплылся Баландин, вставая и 
шаркая тапкой. – Если бы я был художником…
– Ой, молчите! – замахала руками Маша.
– Художником? Да я этих петухов на квартиры поганой метлой гоняю! – прорычал 
Чернышёв. – Особенно один раскукарекался, длинноволосый хмырь: «Ах, Мария 
Васильевна, я, Мария Васильевна, так и вижу вас в неглиже, с загадочной улыбкой 
Джоконды!» Пришлось его арифметике обучить.
– В каком смысле? – не понял Баландин.
– У нас на лестнице пятьдесят одна ступенька, – разъяснил Чернышёв.
– Уж очень он меня ревнует, Алёша, – грудным голосом пропела Маша. – Уж так 
ревнует. Любит очень, от греха бережёт.
Все заулыбались, даже сонные как мухи Ерофеев и Кудрейко.
– Сейчас я тебя уберегу… – Чернышёв приподнялся, но позволил без особого 
сопротивления усадить себя на место. – Ладно, – он ударил ладонью по столу, – 
кончаем трёп, давайте о деле.
Пошёл довольно скучный разговор, в котором мелькали слова вроде «адгезия льда», 
«кренящий момент», «нормы Регистра» и тому подобное, что входило в одно ухо и 
выходило из другого. Я сидел с умным видом, чтобы не обнаружить своего полного 
невежества, и изо всех сил старался не зевать. Обязательно нужно будет получить 
квалифицированную консультацию, хотя бы Никиты, который, кажется, не прочь 
завязать со мной приятельские отношения – мы с ним шахматисты.
Баландин дробно застучал ногами в переборку – наверное, ему приснилось, что он 
лошадь. Забавная личность! С первого взгляда он так и напрашивается на 
дружеский шарж. Представьте себе высокого, узкоплечего и длиннорукого человека 
лет пятидесяти, с вытянутой дынеобразной головой и бугристой лысиной, на страже 
которой торчат несуразных размеров уши – так называемые лопухи; но этого 
природе показалось мало, и от, щедрот своих она отвалила Баландину огромный нос 
(так и просится – рубильник) и широченный, при улыбке до ушей, рот, украшенный 
крупными зубами. Если верно наблюдение, что лицо каждого человека напоминает 
морду какого-либо животного, то Баландина природа лепила с добродушной и 
уживчивой лошади. Но едва вы утверждаетесь в этой весёлой мысли, как вдруг 
замечаете его глаза – и смущаетесь, потому что над человеком с такими глазами 
смеяться грешно. Случалось ли вам встречать у взрослого человека детские глаза? 
Их верные признаки – отсутствие всякой задней мысли, неистребимая 
любознательность, доверчивость и наивное желание видеть вас в наилучшем виде.