какой непредвиденной задержки в промежуточном порту… Но вот корабль швартуется, 
и люди, терпеливо ждавшие его целый год, уже не в состоянии заставить себя 
прождать спокойно два-три часа: ведь пришли письма от родных! Наконец письма 
розданы, проглочены, прочитаны от корки до корки и выучены наизусть, и лишь 
самые волевые и благоразумные растягивают наслаждение: читают по одному письму 
в день, испытывая непередаваемое счастье обладания ещё одним нераспечатанным 
письмом, таящим и себе неведомые тайны. Потом корабль уходит на Родину, 
путешествие это долгое, и полярник считает сначала дни, потом часы и минуты… 
Впрочем, все это произойдёт на ваших глазах, увидите, что будет твориться на 
корабле за час и за одну минуту до выхода на причал…
Я вспоминаю этот разговор, смотрю на товарищей, до отказа заполнивших 
кают-компанию, и гадаю про себя, кто из них и в какой степени обладает этим 
ценнейшим качеством – умением ждать. Ну Силин, Большаков, Семочкин, Евграфов – 
эти не в счёт, они уже видели все, и их ничем не удивишь. А вот молодёжь, 
впервые попавшая в Антарктиду, как поведёт себя она, когда уйдёт последний 
корабль и за ним солнце? Да, очень жаль, что я этого не увижу своими главами. 
Но для себя решаю так: кто пошёл в Антарктиду из т щ е с л а в и я, пошёл для 
того, чтобы ошеломить человечество шикарным фактом из биографии, – с теми 
хлопот будет больше всего. Таких всю зимовку будет угнетать сознание того, что 
они заплатили за свою прихоть слишком дорогую цену. Возвратившись, они долго 
будут приводить в порядок расшатанные нервы и навсегда прекратят флиртовать с 
высокими широтами. Впрочем, работники они настолько посредственные, что высокие 
широты скучать по ним не станут.
Плохо ждать тому, кто смотрит на часы, для него секунды идут вдвое медленнее. 
Поэтому самые нетерпеливые люди – это влюблённые и транзитные пассажиры. И 
поэтому же нет для полярника лучшего успокоителя, чем всепоглощающая работа. 
Ничто так смертельно не ранит скуку, как работа.
Я смотрю на мирян, остающихся на долгую зимовку, и мысленно желаю им: «Пусть 
год грядущий проходит как месяц, месяц как неделя, а неделя как один день!» И, 
поколдовав, веселею.
Между прочим, из всех членов экспедиции, возвращающихся домой, я сегодня, 
пожалуй, наиболее озадаченный человек. Ибо я попал в положение Буриданова осла: 
передо мной две равноценные охапки сена, и я не знаю, на какую из них 
наброситься. Мне предоставлена возможность добраться до Молодёжной либо по морю,
 либо по воздуху. Либо… В том-то и дело, что мне до зарезу нужно и то и другое!
За Молодёжной, в нескольких стах милях западнее, расположена японская станция 
Сева. Так вот, поблизости от этой станции попал в тяжёлые льды и поломал винт 
японский ледокол «Фудзи». И «Обь», разгрузившись в Мирном, полным ходом 
отправится выручать «Фудзи». Ну могу ли я упустить такой случай?
Погодите выносить своё решение.

Если я полечу самолётом, то, во-первых, на целую неделю больше пробуду в 
Молодёжной и, во-вторых, сброшу посылку австралийцам. Эта посылка сейчас плывёт 
к нам на «Оби». Когда «Обь» находилась в Австралии, капитану Купри доложили, 
что у него испрашивает аудиенцию пожилая дама. Разумеется, Купри её принял, и 
дама обратилась к нему с трогательной просьбой: передать посылку сыну, который 
зимует в Антарктиде на станции Дейвиса. Дама знает, что «Обь» идёт в Мирный, а 
в Мирном у русских есть самолёты, которые, может быть, пролетают мимо станции, 
где живёт её мальчик. Растроганный Купри, конечно, взял посылку, хотя и не стал 
ручаться за её доставку, так как планов лётчиков он не знал. Но дама сказала, 
что никаких претензий она не имеет, горячо поблагодарила и ушла. И что же? 
Материнская любовь победила: лётчики, узнав об этой истории, согласились 
сделать крюк, чтобы сбросить посылку, в которую Гербович затем добавил от нашей 
экспедиции банку икры и коробку шоколадных конфет
[12]
…

Я мучительно колеблюсь, но советоваться с товарищами но решаюсь, так как боюсь, 
что ответят что-нибудь вроде: «Мне бы ваши заботы, господин учитель!»
Ночью я увидел во сне «Фудзи» и, проснувшись, сразу же решил: «Ухожу на „Оби“. 
И, сняв с себя бремя ответственности, вздохнул с огромным облегчением.
А днём пришла «Обь», огромная, могучая в заласканная глазами сотен полярников, 
которые любят её больше всех других кораблей.
«Обь» с ходу врубилась в барьер, и в море полетели тонны материкового снега и 
льда. С бака бросили концы, и наша швартовая команда надела их на мертвяки.
До боли грустно было смотреть на людей, остающихся на берегу. А каково им 
провожать последний корабль, обрывать последнюю живую нить?
На Мирный спускались сумерки, но десятки ракет освещали берег, и я ещё долго 
смотрел в бинокль на тех, кто ступит на родную землю через бесконечно долгий 
год.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ



Лиха беда начало