Если сгорит дом на Востоке – погибнем все.
В конференц-зале стояла торжественная тишина. «Визе», пьяно качаясь, шёл по 
разгулявшемуся Северному морю, до Антарктиды было ещё пятнадцать тысяч 
километров морей и океанов, а воображение рисовало бескрайнюю белую пустыню с 
космическими холодами и прилепившимся к этому дикому безмолвию домиком – 
хрупким оазисом жизни, единственным убежищем для двадцати трех человек, которые 
на десять месяцев будут оторваны от всего человечества, на долгих десять 
месяцев, в течение которых никакая сила в мире не сможет им помочь: самолёты 
ещё не научились летать при 7080 градусах мороза. Никакая сила в мире – словно 
ты попал на другую планету! Над тобой – яркие звезды, под тобой – почти четыре 
километра льда, вокруг, сколько хватает глаз, – снег, снег, снег…
Сидоров продолжал:
– Дизельная электростанция – сердце Востока, система отопления – кровеносные 
сосуды. Представляете, как ухаживают врачи и няньки за единственным наследником 
престола? Так за нашей дизельной уход должен быть лучше! Потому что выйдет из 
строя дизельная – и жизнедеятельность станции может быть поддержана не больше 
чем на тридцать-сорок минут: трубы отопления, радиаторы будут разорваны 
замёрзшей водой, и никакие шубы, свитера и спальные мешки не спасут от лютого 
холода,
– А как же в такой ситуации спасаться от насморка? – забеспокоился неугомонный 
Арнаутов. – Придётся для разогрева играть в пинг-понг!
– Какой там пинг-понг? – обиделся за Восток молодой физик Тимур Григорашвили, 
коренастый силач с большими и наивными голубыми глазами. – Человек говорит, что 
дышать нечем и холод собачий, а ты будешь гонять шарик?
Восточники мне понравились. Почти все они, даже совсем молодые ребята, имели на 
лицевом счёту годы зимовок либо на Крайнем Севере, либо в Антарктиде; на Восток 
они пробились через острую конкуренцию – Сидоров отбирал людей исключительно по 
деловым качествам; за исключением двух-трех ребят, не без труда скрывавших 
неуверенность, никто не содрогался перед муками будущей акклиматизации, а если 
и вёл разговор о ней, то без бахвальства, но с юмором – как волевой и 
мужественный человек перед операцией.
За время беседы я несколько раз ловил на себе испытующие взгляды Сидорова: не 
напуган ли писатель до полусмерти. Буду предельно искренен: когда Василий 
Семеныч перечислял явления, сопровождающие акклиматизацию, я не без ужаса 
воссоздавал их в своём воображении а в одну минуту пережил головокружение, 
мелькание в глазах, удушье и прочие прелести, делающие жизнь прекрасной и 
удивительной. Но чтобы бессмертная душа ушла в пятки – этого не было, она 
оставалась почти на положенном месте, решив, видимо, про себя, что страдать 
будет всё-таки не она, а тело. Поэтому я вместе со всеми улыбался, шутил и 
резвился, изображая рубаху-парня, прошедшего такие огонь, воду и медные трубы, 
по сравнению с которыми Восток – лёгкая разминка перед марафонским бегом. Но 
спокойствия на душе не было: начальник станции, представив меня собравшимся, ни 
словом не обмолвился ещё о нашей договорённости. Может быть, он передумал?
И вдруг, взглянув на часы, Сидоров сказал:
– Через пять минут обед, остаётся последний вопрос… Борис, что к концу зимовки 
ценилось у нас на вес золота?
– Конечно, картошка, – ни на секунду не задумавшись, ответил Сергеев.
– Точно, картошка. Ох, как в последние недели её, родненькой, не хватает! Я вот 
к чему. Начальник экспедиции предупредил, что ни одного килограмма сверх 
положенного груза лётчики нам не доставят, только запланированные рейсы – и 
баста. И всё-таки я предлагаю пожертвовать мешком картошки, чтобы взять на нашу 
станцию писателя: неужели Восток не заслуживает большего, чем двух-трех строчек 
в газете, как было до сих пор? Решайте, чтобы не проклинать меня потом, когда 
сядете на макароны и кашу. Кто за? Кто против? Воздержался?
Пошутив по поводу того, «равноценная ли замена», проголосовали. Я горячо 
поблагодарил за доверие и пообещал на время пребывания на станции полностью 
отказаться от положенного восточнику картофельного гарнира.
С этого дня моё положение на «Визе» упрочилось. Из субъекта без определённых 
занятий я стал полноправным членом коллектива и получил полное моральное право 
при разговорах небрежно ронять: «Мы, восточники…»
И не без удовольствия ловил уважительные взгляды собеседников.



Утро в Атлантике

Вздох облегчения – вышли из Бискайского залива.
Боже, как нас пугали!
– Завтра входим в Бискайский, – закрывая глаза и содрогаясь от воспоминаний, 
говорил знаток. – Гарантирую штормягу в десять баллов. Там по-другому не бывает.

– Никогда? – замирая, спрашивали новички.
– Почему никогда? – вроде бы оскорблялся знаток. – В прошлом году были все 
двенадцать баллов. Желчью травили. Помню, один чудак до того дошёл, что за борт 
хотел выброситься. Пришлось связать. – И с наслаждением косился на зеленеющих 
от страха новичков.
И, представьте себе, ужасный Бискайский залив, где и в самом деле злостно 
хулиганят безнаказанные штормы, залив, дно которого усеяно обломками разбитых 
бурями кораблей, – был тих, как Чистые пруды в Москве в безоблачную летнюю 
погоду, Новички приходили в себя. Но едва их бледные лица успевали покрыться