знают назубок, а спросите их, кто такие Лев Яшин или Всеволод Бобров, изобразят 
из себя вопросительный знак.
В радиорубку я зашёл в тот момент, когда радист, он же по совместительству 
почтмейстер Востока Гера Флоридов, вываливал из мешка на стол груду писем.
– Родные? Поклонницы? Деловая почта? – поинтересовался я.
– Филателисты… – горестно вздохнул Гера. – На неделю обеспечили работой…
Сотни писем со всех континентов! Часа два я просидел над ними, умилялся, 
возмущался, смеялся и плакал. Ну и корреспонденция! На что только не шли 
филателисты, чтобы заполучить в свои коллекции штемпель станции Восток! Как 
засвидетельствовал Гера, письма делятся на четыре группы.
Умоляющие: «Я очень надеюсь, очень, очень, что вы не откажете мне, при всей 
вашей колоссальной занятости, поставить свою печать на мой конверт. Я так буду 
вам благодарна! Дженни Харрйс, Бирмингем, Великобритания» Удовлетворено.
Чрезмерно требовательные: «По получении сего прошу выслать два конверта 
антарктической экспедиции со штемпелем станции Восток. Штемпели надлежит 
ставить…» (даётся указание, как и в каком углу конверта синьор А. Родригес из 
Каракаса желает видеть печать). Отклонено – фирменные конверты весьма дефицитны.

Трогательно-наивные: «К Вам, продолжателям дела Беллинсгаузена и Лазарева, 
выдающимся героям Антарктиды, обитателям полюса холода, обращаются юные 
филателисты города Куйбышева! Просим не отказать в нашей просьбе и поставить 
печати на прилагаемые марки. Миша, Таня, Капа, Витя». Удовлетворено.
Уважительные: «Милостивый государь, так как я коллекция Антарктида почтовый 
штемпель я спрашивать Вы послать меня почтовый штемпель базис Восток. 
Благодарить вы преданный Вам успех ваш экспедиция. Баккер, Голландия». 
Удовлетворено.
Удивительное это племя – филателисты!



Монолог Василия Сидорова

Больше месяца прожил я на Востоке, но такого исключительно тёплого, дружеского 
вечера не припомню. И сама обстановка была праздничная – мы отмечали 150-летие 
открытия Антарктиды русскими моряками. И дела на станции шли хорошо, и – это, 
наверное, самое главное – ребята притёрлись друг к другу: группа ещё недавно 
малознакомых людей превратилась в коллектив. В этот вечер все словно оттаяли. 
Произошёл тот долгожданный переход из количества в качество, когда оказавшиеся 
под одной крышей самые разные люди стали друзьями.
До двух часов ночи мы не расходились – настолько велика оказалась потребность в 
дружеском общении. Сейчас мне уже трудно воссоздать картину всего вечера, но 
помню, что толчок заключительной и самой интересной части разговора был дан 
размышлениями об акклиматизации. Ещё конкретнее – речь зашла о моем срыве.
Хотя за прошедший месяц я, как и большинство ребят, сбросил пять-шесть 
килограммов, но на самочувствие не жаловался – организм перестроился. Дыхание 
по-прежнему было затруднено, донимала и сухость воздуха, но сон наладился, 
появилась работоспособность – словом, грех жаловаться. И вот, забыв про 
наставления бывалых восточников и потеряв бдительность, я слишком энергично 
(для себя) поработал пилой на заготовке снега, и все началось сначала. Сорвался.

– Ну, в этом-то эпизоде ничего загадочного нет, а вообще законы акклиматизации 
пока ещё непостижимы, – размышлял Сидоров. – В Восьмую экспедицию произошёл 
такой случай. Прилетел ионосферист, опытный полярник, уже дважды зимовавший на 
Востоке. Все шло нормально, и вдруг начал синеть и таять на глазах, а через 
несколько дней слёг. Страшно переживал, но делать нечего: пришлось отправить в 
Мирный. Прибыл ему на смену дублёр, высокий крепкий парень, кровь с молоком – и 
через неделю свалился. Врач настоял на немедленной эвакуации, и в качестве 
ионосфериста из Мирного прилетел начальник геофизического отряда. На 
двенадцатый день он так исхудал, что мы просто были в панике – как бы не 
произошёл трагический исход. Пришлось и этого дублёра эвакуировать…
– Фактически получалось так: сколько живёшь на Востоке, столько и 
акклиматизируешься, – подтвердил Зырянов. – Зато уедешь и никогда не забудешь 
ни трудностей этой жизни, ни друзей, которых здесь приобрёл.
– Говорят, что Антарктида – безмикробный континент, – улыбнулся Борис Сергеев.
 – А «вирус Востока»? Запиши, доктор, в свой отчёт, что восточники поголовно 
заражены «вирусом дружбы». Наш Восток «трижды полюс» – если учесть ещё и полюс 
дружбы!
И в этот момент произошло удивительное явление. Слова вроде были произнесены 
высокие и торжественные, приличествующие скорее собранию, чем обычному 
разговору, но никому от этого не стало неловко. Наверное, задели они какие-то 
струны в душе каждого, и так задели, что ребята с неожиданной для них самих 
откровенностью заговорили вдруг о самом сокровенном: как трепетали от страха 
при мысли, что не выдержат предъявляемых Востоком требований, о том, как они 
присматривались друг к другу и теперь счастливы, что стали членами одной семьи, 
о своей жизни, жёнах, невестах, детях… Это был разговор, в котором раскрывались 
души, по-хорошему интимный и чистый в самом высоком значении этого слова.
А завершился он монологом Сидорова, который приведу почти дословно – так он 
врезался в мою память.
– Василий Семёнович, – припомнил я, – как-то ещё на «Визе» вы подсчитали, что 
из восемнадцати лет, прошедших со дня свадьбы, провели в кругу семьи лишь три