Будешь а-ля троглодит!
По намеченному Сидоровым плану походники должны были отдохнуть, а потом принять 
участие в банкете, даваемом в их честь коллективом станции. Однако среди хозяев 
и гостей оказалось много старых друзей, пошли воспоминания, обмен тысячью 
новостей – какой там может быть отдых!
В центре внимания походников оказался Тимофеич, к которому походники относились 
с особенной любовью – сознавали, что во многом обязаны ему жизнью. В самых 
общих словах я слышал об этой истории и, когда в ожидании обеда мы уселись за 
стол, попросил Евгения Александровича Зимина рассказать о ней подробнее.
– А что? История поучительная, – согласился Зимин. – Здесь находятся несколько 
участников того похода, если что-нибудь забуду – добавят. Расскажем, ребятки?
– Начинай, папа, – кивнул механик-водитель Виктор Сахаров. – Выручим!
– Как вы знаете, – начал Зимин, – уходить в поход на Восток нужно в первых 
числах декабря, чтобы возвратиться в Мирный до мартовских морозов. Хочешь жить 
– уважай Антарктиду, путешествуй по ней полярным летом. Мои ребятки любят жизнь 
не меньше всех других и законы антарктические уважают, но обстоятельства 
сложились так, что год назад мы вышли из Мирного лишь 19 января. Понимали, что 
на обратном пути хлебнём горя по уши, но разве кто-нибудь отказывался от похода,
 праздновал труса?
– Никто не отказывался, папа, – подтвердил механик-водитель Александр Ненахов.
 – Никто не праздновал.
– До Востока дошли нормально, к концу февраля, – продолжил Зимин. – Отдохнули 
немножко, оставили на станции французских гляциологов и отправились домой, в 
Мирный. И как раз началась такая тропическая жара, что хоть рубашку снимай и 
загорай: шестьдесят градусов ниже нуля… Тимофеич, приступим к обеду – первый 
тост за тебя! Выручил ты нас, подарил десять бочек отличного топлива, от своих 
дизелей оторвал, щедрая душа. Наше топливо оказалось никудышным – слишком 
быстро густело, не годилось оно для работы в мартовские морозы. Да, поздновато 
двинулись мы в обратный путь…
И вот что происходило на обратном пути.
Через несколько суток морозы достигли минус семьдесят два градуса. Такая 
температура для Востока вообще нормальная, вроде 36,6 для человека. Но в эти 
дни инструкцией запрещено работать на свежем воздухе более пятнадцати-двадцати 
минут подряд.
Походники же работали, не считая часов, почти круглые сутки! И не в тёплых 
кабинах, а именно на свежем воздухе: только на разогрев моторов иной раз 
уходило по двенадцать часов. Я так и не смог подобрать сравнение к этой работе. 
Убеждён, что это не преувеличение: никогда и нигде природа так не испытывала 
человека на прочность.
Шли ночью, – вспоминал Зимин, – а днём, когда температура градусов на 
пять-шесть выше, останавливались чтобы немного передохнуть и «в тепле» 
запустить моторы. Если бы не твои бочки, Тимофеич, не сдвинулись бы с места: 
наше топливо мотор не брал… На сто восемьдесят пятом километре Антарктида 
подкинула нам ещё один подарочек: засвистел ветер. Выйдешь из кабины – режет, 
как бритвой, а выйти пришлось всем: стихийное бедствие! Выхлопная труба одного 
тягача перегрелась, порывом ветра подхватило искры и сыпануло на балок. Тот 
вспыхнул, а внутри – баллоны с газом. Ребята рвались спасать имущество, но я не 
разрешил: в любое мгновение балок мог взлететь в воздух. Лишились мы 
радиостанции и почти всех запасных частей, сгорели и личные вещи. К счастью, 
успели сбросить с крыши балка ящики и мешки с продовольствием, да и тягач 
отвели в сторону.
– Зато каким фейерверком полюбовались! – улыбнулся механик-водитель Юрий 
Копылов.
– Взорвался ящик с ракетами и бак с соляркой, – разъяснил Виктор Сахаров. – 
Зрелище как в День Победы! А горящий соляр разлетался, словно пущенный из 
огнемёта.
– Жаль, кинокамера в балке сгорела, – вздохнул Ненахов. – Какие бесценные кадры 
пропали для мирового киноискусства – салют в Антарктиде в честь Восьмого марта!
– Ну, положим, тогда это зрелище вызывало другие эмоции, – заметил Зимин. – 
Однако через восемнадцать дней добрались до Комсомольской – как раз твоего 
горючего, Тимофеич, хватило. Здесь у нас было запасено ещё двадцать девять 
бочек. Поползли дальше. Люди, те держались, а вот техника начала сдавать. 
Тягачи у нас отличные, все иностранные полярники завидуют, но морозто лютый! Не 
вам, восточникам, рассказывать, что при таком космическом холоде металл 
становится хрупким, как стекло. Стальные водила не выдерживали груза пустых 
саней – лопались, с гусениц летели пальцы, разрывались маслопроводы, выходили 
из строя фрикционы. А каково при минус семидесяти лежать на снегу под мотором? 
Все поморозились – руки, лица потрескались, покрылись корками. В рукавицах с 
металлом не очень-то поработаешь, а голые ладони отрывали от стали без кожи… 
Ребятки, не забудете про наши ремонты в том походе?
– Не забудем, папа, – заверил Виктор Сахаров. – Особенно как главные фрикционы 
перебирали. Попробуй просунь под тягач тяжеловеса Саньку Ненахова! Лез всегда 
наш Илья Муромец в миниатюре – Васек Соболев.
– Васек раздевался до кожаной куртки, – припомнил штурман поезда Николай 
Морозов, – и перебирал фрикцион. «Хватит, Васек, погрейся!» – кричат ему, а он: 
«Разогреешься – потом быстрее замёрзнешь!» И часами работал, пока не заканчивал 
ремонт. В одной куртке работал, в то время как мы вообще одежду не снимали, 
даже на камбузе!
– Мы называли свой камбуз «Ресторан „Сосулька“, – улыбнулся Ненахов.
– Интересно, что бы сказал санитарный врач, если бы увидел Колю Дыняка не в