– Есть погода! В Мирном на два часа ночи готовят самолёт!
Лучшего подарка для артемьевских ребят и придумать было невозможно. Ибо даже 
самые уравновешенные восточники испытывают некий комплекс пассажирской 
неполноценности – из-за полной зависимости от самолёта. В одну из прошлых 
экспедиций почти весь январь стояла нелётная погода, и старую смену удалось 
переправить в Мирный уже тогда, когда капитан корабля потерял всякое терпение. 
И хотя с того случая поколения восточников уверены, что без них корабль на 
Родину не уйдёт, но бережёного бог бережёт…
Все повеселели.
– Хорошо бы на прощание снегу напилить, а, Майкл? – смеётся доктор Коляденко.
– О, ноу, нет! – с притворным ужасом всплескивает руками Майкл.
Я впервые встречаю живого американца, он мне интересен. Высокий голубоглазый 
юноша с русой чёлкой, сползающей на лоб, худой и стройный, он кажется моложе 
своих двадцати шести лет. У него милая улыбка и красивое, но чуть капризное 
лицо единственного сына в семье.
– Вас не обижали, как самого молодого? – как-то спросил я.
– О, я есть старый антарктический волк! – похвастался Майкл (привожу в 
благопристойный вид дикую смесь английского и русского языков). – Я целый год 
зимовал на Мак-Мердо и знаю все полярные штучки!
Отношение к Майклу Мейшу дружеское. Сын богатых родителей – его отец занимает 
солидный пост, кажется, в корпорации «Дженерал моторс», он полностью разделяет 
воззрения своего класса, но по молчаливому соглашению сторон политические 
дискуссии на станции не доводились до обострения. Вначале Майкл держался 
насторожённо – видимо, ожидал, что его примутся обрабатывать и обращать в 
коммунистическую веру, но быстро убедился, что никто об этом не помышляет, и 
легко вошёл в коллектив: согласно графику дежурил по камбузу, накрывал на стол, 
мыл посуду, пилил снег и азартно играл в «чечево» – изобретённую полярниками 
забавную разновидность «козла».
– Но если я очень доволен своей научной работой на Востоке, – признавался Майкл,
 – то совершенно обескуражен результатами турнира «чечево». Я занял последнее 
место! Я залезал под стол чаще, чем другие игроки! Позор!
Станцию он покидает не без грусти.
– Можете записать, что я прожил здесь хороший год, – говорит он. – Я понял, что 
мы, американцы, можем и должны дружить с русскими. Ну что нам с вами делить? Мы 
самые сильные и самые богатые народы в мире. Всего нам хватает – и людей, и 
земли, и полезных ископаемых. Нам надо дружить, не позволять втягивать себя в 
конфликты. Ладно, не будем о политике. Мне здесь было хорошо. Я учился русскому 
языку и преподавал английский. Наверное, в своём штате Колорадо я был бы уволен 
как бездарный учитель, но на Востоке этого не сделали – ведь я оказался 
монополистом! Лучше плохой учитель, чем никакого. Мой самый прилежный ученик – 
доктор Толя. Все праздники мы проводили вместе. Когда я вернусь, то расскажу, 
как 4 июля русские вместе со мной отмечали День независимости. Было восемьдесят 
градусов ниже нуля. У своего павильона я разжёг костёр и по традиции поджаривал 
«горячие собаки». Принято вытаскивать «собак» из костра медленно, но 
приходилось торопиться, так как они мгновенно превращались в камень. Я 
мужественно съедал их, доктор Толя обещал быстро вылечить меня от несварения 
желудка. Потом мои товарищи сервировали стол, преподнесли мне торт, подарки – 
разве я могу такое забыть? И ещё я горжусь тем, что рядом с вашим советским 
флагом над станцией и наш, американский. Захвачу его с собой, – смеётся Майкл,
 – подарю владельцу бара, своему знакомому. Ого, какая реклама! Он будет всю 
жизнь меня бесплатно кормить!
Помимо Майкла Мейша, на Востоке зимовал и немец из ГДР Манфред Шнайдер, но 
познакомиться с ним я не успел. Кроме того, на санно-гусеничном поезде год 
назад на станцию прибыли и французские учёные. Они прожили на Востоке несколько 
дней, и их не без сожаления проводили обратно в Мирный. Они были бесшабашно 
веселы, экспансивны и умели с особым шиком восклицать за столом: «Пей до дна!», 
столь увлечённо отдаваясь этой процедуре, что нанесли серьёзный ущерб запасам 
своего превосходного французского вина Рядом со мной сидит Анатолий Коляденко. 
Он опытный хирург, и сейчас, часов за восемь до отлёта, откровенно радуется 
тому, что ему ни разу не довелось продемонстрировать своё мастерство: раны на 
Востоке залечиваются медленно, воспалительные процессы обостряются. Анатолий 
меня утешает:
– В первые дни многие из нас вообще не спали, а у одного двое суток была почти 
непрерывная рвота. Привыкли! Обязательно гуляйте, дышите свежим воздухом. Я 
прогуливался ежедневно.
– Даже при восьмидесяти градусах? – ухмыльнулся я.
– При восьмидесяти пяти, – поправил Анатолий. – При таких морозах ветра не 
бывает, нужно лишь равномерно дышать через подшлемник и стараться не смыкать 
глаза, так как ресницы моментально слипаются. Пройдёшься – и отлично себя 
чувствуешь, спишь как убитый! Верно, Володя?
– Выйдешь на полосу, – кивнул Агафонов, – отойдёшь от станции километра два, – 
и словно оказываешься в космосе: полярная ночь, лютый холод, звезды прижаты 
небом к земле… Удивительное ощущение!
– Всем приготовиться!
Стол у нас не слишком обильный. У старой смены запасы деликатесов исчерпаны, 
новых мы не привезли. Артемьев приносит откуда-то бутылку шампанского и 
разливает его по бокалам.
– Ай да Никитич! И как это ему удалось сохранить такое чудо? – изумляются 
«старики».
– Скрыл от коллектива!