пляжем и лес – все это начинает волновать, как музыка, иной раз 
переворачивающая душу неведомо какими средствами, как сон, отлетевший и 
оставивший после себя какое-то смутное беспокойство. Особенно лес. Знаете, о 
чём чаще всего мечтают полярники под конец зимовки? Провести отпуск в лесу. 
Может быть, потому, что лес и все с ним связанное – антитеза льду и снегу? Или 
потому, что лес – это наши первые волшебные сказки, первая прогулка с любимой и 
сорванный украдкой первый поцелуй на забытой тропинке? Или потому, что в лесу 
мы забываем обо всём, целиком отдаваясь его очарованию?
И аромат леса становится главным ароматом Родины. Вот почему полярники больше 
всех других людей любят ёлку.
Мы сидим за столом. Минут через двадцать Новый год, однако настоящим новогодним 
настроением никто похвастаться не может: старая смена потому, что вот уже 
четвёртый день нелётная погода, и коллектив, за год зимовки ставший живым 
организмом, расколот на две половины; ну а что касается новой смены – мы ещё не 
пришли в себя.
– Хороши! – осматривая нас, с дружеской насмешкой говорит Сидоров. – Глаз не 
отвести – такие красавцы. Художника бы сюда – святых мучеников с вас писать!
Вид у нас действительно нефотогеничный. Если бы заснять наши физиономии на 
цветную плёнку, эти фотокарточки не стали бы украшением семейного архива.
– Всю ночь ворочался, как будто в матрасе камни, – жалуется не синий, а 
какой-то уже зелено-фиолетовый Тимур Григорашвили. – А почему? А потому, что 
воздуха нет! Дышу так, что грудь чуть до потолка не достаёт, вот так (Тимур 
красочно показывает, как энергично он дышит). Засыпаю, никого не трогаю, и 
вдруг какая-то сволочь хватает за горло, вот так (Тимур средствами пантомимы 
разыгрывает страшную сцену). Кричу «караул!», просыпаюсь – нет никакой сволочи.
– И как это из Грузии вас потянуло в Антарктиду? – улыбается начальник старой 
смены Артемьев.
– А что? С юга на юг! Приятели спрашивали: «Куда чемодан собираешь, Тимур?» – 
«А, – говорю, – пустяки. Недалеко тут. В Антарктиду». Глаза на лоб лезли, никто 
не верил. «Ой, держите меня, – кричали, – Григорашвили едет в Антарктиду! Да 
ведь ты дрожишь от холода, когда пятнадцать градусов тепла!» А я говорю: «Чем я 
хуже других? Все люди из одного мяса сделаны». А они говорят: «Не из всякого 
мяса шашлык приготовишь». А я говорю… Да, а кто скажет, почему я не хочу 
кушать? Доктор, в твоих книгах не написано, куда спрятался мой аппетит?
Ребята посмеиваются, наполняют свои тарелки закусками, а я с интересом смотрю 
на Артемьева. Ему лет сорок, он высок, немного сутуловат и, видимо, силён 
физически. Своей манерой держаться он чем-то напоминает мне Льва Булатова, 
начальника СП-15: такой же скромный, сдержанный, тактичный. И улыбка у него 
столь же мягкая, слегка застенчивая; людям с такой улыбкой бывает очень трудно 
обидеть человека. Но приходит момент, и обнаруживается, что у них твёрдый 
характер и сильная воля. Удивительную характеристику Артемьеву дал Володя 
Агафонов:
– Он скромный, спокойный, но лапа у него железная. Красиво провёл зимовку.
Вспоминаю комедию Бернарда Шоу «Смуглая леди сонетов», герой которой, Вильям 
Шекспир, записывал подслушанные интересные фразы, чтобы вставить их потом в 
свои пьесы. Записал бы он эти: «…лапа у него железная… Красиво провёл зимовку».
Александр Никитич Артемьев на Востоке начальником второй раз. Большинство ребят 
из его смены были с ним и в Одиннадцатой экспедиции и готовы вновь пойти в 
следующую – нет лучшей похвалы для начальника. Жаль, все эти дни прошли у него 
в хлопотах по передаче станции, я так и не успел с ним как следует 
познакомиться. Зато какой великолепный штрих к его характеристике добавил мне 
через полтора месяца Гербович! Артемьев – из тех людей, к которым с первого 
взгляда испытываешь доверие. Ещё перед вылетом на станцию Сидоров сказал: «Если 
Никитич акты подписал – можно не проверять: такую рекомендацию я получил от 
начальника экспедиции. Владислав Иосифович сказал, что даже не может и 
представить себе такого – чтобы Никитич подвёл». Так оно и получилось: Артемьев 
сдал станцию в превосходном состоянии.
Это и есть высшая степень доверия: когда человеку веришь больше, чем бумаге. 
Помните Отченаша из «Педагогической поэмы», с его наивно-трогательным 
удивлением: «Да зачем тебе документ, когда я сам здесь налицо, видишь это, как 
живой, перед тобой стою?» Не сознавал отсталый старик роль бумаги, повезло ему, 
что жизнь свела его с Макаренко, а не с кем-нибудь другим.
Несколько лет назад на одной антарктической станции произошёл трагикомический 
случай. Трактор провалился сквозь лёд, но механик-водитель успел выскочить – 
правда, без кожаной куртки, она осталась в кабине. Бухгалтерия на материке 
легко списала трактор, так как было очевидно, что водитель при всей своей 
хитрости не сможет засунуть его в чемодан и привезти дочой. А вот списать 
куртку – дудки! Пришлось возместить её стоимость из зарплаты. Ибо у водителя не 
было бумаги, удостоверяющей, что материальная ценность в лице кожаной куртки 
вместе с трактором покоится на дне Южного Ледовитого океана. Бухгалтерии было 
стыдно, она верила водителю и доброму десятку свидетелей, но инструкция 
предписывала верить бумаге.
И мне доставил большое удовольствие такой разговор:
– Пошли, Семеныч, на склад, на месте проверим.
– А ты был?
– Был.
– Проверял?
– Проверял.
– Так чего же, Никитич, канителиться? Подписываем!
Без десяти двенадцать прибежал взволнованный радист Гера Флоридов.