– Одевайтесь, товарищи экскурсанты, – предложил Агафонов. – Продолжим осмотр на 
свежем воздухе.
Стояло знойное восточное лето – минус тридцать пять градусов в тени. Под 
солнцем, катившимся по безоблачному небу, сверкал непорочно белый снег. От этой 
нескончаемой белизны слезились глаза, даже солнцезащитные очки не спасали от 
обилия света. Белый снег и тёмные пятна жилья – можно было запросто обойтись 
без цветной фотоплёнки. Разве что на людях оранжевые каэшки – чтобы легче 
различать на белом фоне, если придётся искать пропавшего товарища.
Поразителен на Востоке воздух! В него словно вотканы солнечные лучи, таким бы 
воздухом дышать и дышать, впитывая в себя его целительную свежесть. Но это 
сплошной обман. Воздух абсолютно сух, он дерёт носоглотку как наждак, мехами 
работают лёгкие, наполняясь чем-то бесплотным: досыта надышаться здесь так же 
невозможно, как насытиться манной небесной. Я прошёл десять шагов и задохнулся, 
словно бегун на десятом километре. С той лишь разницей, что бегун может делать 
глубокие вдохи открытым ртом – естественные действия, совершенно 
противопоказанные на Востоке. На нас надеты шерстяные подшлемника – 
«намордники», как их изящно называют. Они закрывают большую часть лица, 
оставляя открытыми глаза. При выдохе тёплый воздух охлаждается и содержащаяся в 
нём влага конденсируемся, отчего поминутно потеют очки, а на бровях и ресницах 
образуются сосульки. Нужно снимать рукавицы и протирать стекла; сосульки 
растают самостоятельно, когда мы вернёмся домой.
Отдыхая через каждые десять-двадцать шагов, мы начали обход станции. Её центром 
были кают-компания и пристроенные к ней помещения – все из щитовых домиков. Со 
времени основания Востока «главный корпус» не раз расширялся путём 
присоединения к нему очередного домика.
– Антарктический модерн, – определил Коля Фищев, – характеризуется отсутствием 
колонн, портиков, балконов и шпиля. Впрочем, в роли шпиля успешно выступает 
антенна. В связи с нехваткой декоративного мрамора фасад здания облицован 
редкими сортами дерева – крышками ящиков из-под макарон.
– Рядом, – подхватил Агафонов, – возвышается величественное здание 
аэрологического павильона, сооружённое из досок. Здесь Сергеев и Фищев будут 
добывать водород для запуска зондов – великолепная физзарядка, особенно при 
температуре минус восемьдесят пять градусов. Когда зонд улетит, Боря Сергеев 
поднимется по ступенькам в это помещение к своему локатору, чтобы принимать с 
неба приветственные радиограммы.
И ещё два домика на Востоке. В одном из них хозяйство ионосферистов, здесь 
будет работать Василий Сидоров-второй. Другой домик построен американцами для 
своих учёных, уже не раз зимовавших на станции в порядке научного обмена. Как 
раз в эти минуты молодой американский физик Майкл Мейш передаёт эстафету своему 
столь же молодому коллеге из Ленинграда Валерию Ульеву. Майкл – первый 
восточник, который обратил на себя наше внимание. Когда мы выползали из 
самолёта, к полосе бежал высокий парень в каэшке, тревожно выкрикивая: «Где 
есть Ульев? Ульев! Дайте мне Ульев!» Валерий, которого шатало, как на палубе во 
время шторма, прохрипел: «Я здесь…», и Майкл, издав ликующий вопль, чуть ли не 
на себе потащил сменщика в домик. Как рассказал Агафонов, Майкл – весёлый и 
забавный парень, он чрезвычайно доволен тем, что ему посчастливилось провести 
год на Востоке. «Только три человека в Америке мёрзли так, как я – радовался он.

У своего домика американцы установили две сорокаметровые ажурные стальные 
антенны – одно из главных украшений станции. Они находятся в нескольких 
десятках метров от полосы, и в ясную погоду лётчики ими любуются, а в плохую 
проклинают: того и гляди, зацепишь крылом.
Таковы все строения на поверхности Востока. Почему на поверхности? Потому что 
глубоко под толщей снега вырыт магнитный павильон, одно из главных научных 
сооружений станции. В своё время мы там побываем. Да, на поверхности есть ещё 
свалка – старые сани, пустые бочки из-под горючего, ящики и прочее.
Вот и все. Так выглядела легендарная станция Восток – одинокий и не блещущий 
красотой хутор, заброшенный в глубины Центральной Антарктиды,



Старая смена и Новый год

Ёлку мы привезли с собой. Обвешанная всякой мишурой, она стоит в кают-компании 
на том месте, которое обычно занимает бак с компотом, и каждый, проходя мимо 
неё, нагибается и вдыхает сказочно прекрасный аромат родного леса.
Старая смена простила нам чудовищную оплошность: надеясь на хорошую погоду и 
следующие рейсы, мы не взяли с собой дежурный набор праздничных деликатесов. Но 
не было бы нам прощения, если бы мы забыли ёлку. Не потому, что полярники 
сентиментальны, совсем наоборот – в массе своей они чужды такой немужской 
слабости. Дело в другом.
Каким бы суровым и мужественным ни был полярник, с какой бы стойкостью он ни 
переносил тяготы зимовки, в глубине души он мечтатель. Чаще всего эта мечты 
вполне определённы: увидеть, обнять родных и друзей, посидеть у телевизора в 
своей квартире, лениво посасывая пиво. Это мечты весомые, грубые, зримые, они 
обычны для всех, ими никого не удивишь.
Но чем дольше полярник оторван от дома, тем сильнее он ощущает, что в понятие 
«родина» исключительно важными составляющими входят и такие вещи, о которых и 
не задумывался вроде, давно перестал их замечать. Клумба у дома, качели во 
дворе, пустырь, на котором гонял когда-то дышащий на ладан мяч, речка с диким