минутой полёта мы на четыре километра приближаемся к центральной части ледового 
континента. Там, на верхней макушке Земли, все было просто и естественно, а 
здесь – летишь, сидишь, ходишь вверх ногами. Какая-то географическая акробатика.

На Восток идут одновременно два самолёта ИЛ-14 с интервалом в пятнадцать минут. 
Иначе здесь нельзя: если у одною самолёта откажут двигатели и он совершит 
вынужденную посадку, спасти экипаж может только второй. Поэтому радисты 
самолётов поддерживают друг с другом непрерывную связь.
Итак, внизу под нами ледяная шапка Антарктиды, её купол, массив льда в 
несколько километров толщиной. Из-за такой чудовищной тяжести под континентом 
прогнулась земная кора – нигде в другом месте она не подвергается такому 
насилию. К счастью, природа в нашем лучшем из миров устроена так гармонично, 
что купол не тает, а лишь сбрасывает в море свои излишки в виде айсбергов. Если 
жо он вздумает растаять, то нам с вами, уважаемые читатели, срочно придётся 
подыскивать себе для жилья другую планету, ибо уровень Мирового океана 
поднимется примерно на шестьдесят метров. Будем, однако, надеяться, что в 
ближайшие сто миллионов лет этого не произойдёт.
Антарктида покрыла свой ледяной купол многометровым слоем снега. Не только ради 
косметики: лёд не выносит тепла, а снег отражает солнечные лучи. Под 
ослепительныч солнцем он искрится, на него трудно смотреть, но мы смотрим, 
потому что боимся прозевать санно-гусеничный поезд, «поезд Зимина», как 
называли его в диспетчерских сводках. Его колея под нами, минут через двадцать 
мы его увидим.
Несмотря на бессонную ночь, я на редкость хорошо себя чувствую. А между тем 
старожилы предупреждали, что все свойственные Востоку прелести начнут 
проявляться именно в самолёте. Когда я, например, спросил командира корабля 
Владимира Ермакова, можно ли курить, он ответил «Пожалуйста, только ведь будет 
плохо, сами не захотите». А я курю, расхаживаю по салону и беспричинно улыбаюсь 
– какая удача! Неужели я принадлежу к тем редким счастливчикам, которые без 
всяких драм и трагедий акклиматизируются на Востоке? Валерий Ульев, Саша 
Дергунов и Тимур Григорашвили уже сидят бледные, с посиневшими губами, у ребят 
– одышка, а я дышу свободно, полной грудью.
Пролетели Пионерскую – первую советскую внутриконтинентальную станцию. Она уже 
давным-давно законсервирована, занесена снегом, но свою роль в освоении 
Антарктиды сыграла честно и посему навеки осталась на её карте. Километров 
через шестьсот будем пролетать ещё и над станцией Комсомольской, тоже не 
действующей, а оттуда рукой подать до Востока – часа два полёта.
Первая неудача – я прозевал поезд! Загляделся на штурмана, по сигналу которого 
бортмеханик сбросил в открытую дверь почту, и, спохватившись, увидел лишь два 
тягача… Исключительная досада! Три часа я не спускал глаз с колеи, держа 
наготове свой «Зенит», а сфотографировал поезд Нарцисс Иринархович Барков.
– Не переживайте, – утешает меня Барков, чрезвычайно довольный бесценным кадром,
 – дело поправимое. Мало ли ещё поездов вы увидите в своей жизни! Подумаешь, 
санно-гусеничвый поезд. Вернёмся домой, экспресс сфотографируете, «Красную 
стрелу».
Мы летим три часа. Санно-гусеничный поезд прошёл этот путь за три недели. Ещё 
три часа – и мы будем на Востоке. Санно-гусеничный поезд придёт туда через три 
недели. Нет в Антарктиде ничего более трудного, чем этот поход.
И во мне зреет решение: обязательно дождусь на станции Восток прихода поезда. 
Приглашали меня, правда, на недельку-полторы – если, разумеется, я выдержу и не 
попрошусь обратно на следующий день. Ну, такого позора я, конечно, не допущу, 
на карачках буду ползать, а минимум неделю проживу. Если же акклиматизация 
пройдёт успешно – а теперь, сидя в самолёте, я в этом не сомневался, – то 
попрошу Сидорова дать мне возможность встретить поезд. Да, только так. И фунт 
соли съем с восточниками, и «Харьковчанку» увижу, и Евгения Александровича 
Зимина с его «адскими водителями», как они, по рассказам, сами себя называют.
Приняв это решение, я закуриваю и с удивлением обнаруживаю, что не получаю от 
курения обычного удовольствия. Поразмыслив, прихожу к выводу, что 
«удовольствие» в данном случае вообще не то слово. «Отвращение» – это, пожалуй, 
точнее. Сделав для проверки последнюю затяжку и подтвердив свою догадку, я гашу 
сигарету и начинаю чутко прислушиваться к своему организму.
«Кто ищет, тот всегда найдёт!» – так утверждала популярная в прошлом песня. 
Минут через десять я нахожу у себя все усиливающуюся головную боль, сухость во 
рту, одышку и другие столь же превосходные ощущения. Достаю зеркальце, смотрю 
на посиневшую физиономию, которая с успехом могла бы принадлежать утопленнику, 
и тихо проклинаю себя за бахвальство в начале полёта.
– Это ещё ничего, потом будет хуже! – весело успокаивает проходящий ыимо 
Ермаков. – Хотите чайку? Помогает.
Мы пьём крепкий чай и беседуем. Ермаков в Антарктиде второй раз, надеется в 
этот сезон отпраздновать сотый вылет на Восток. Условия для полётов здесь 
несравненно сложнее, чем на Крайнем Севере: если, к примеру, на обратном пути с 
Востока в Мирном испортится погода, а Восток, как это уже бывало, тоже 
покроется дымкой, то ближайшая посадочная полоса на станции Молодёжная, в двух 
тысячах двухстах километрах. Ермакову уже приходилось садиться без горючего в 
двухстах километрах от Мирного, выручил второй самолёт. Вот и приходится 
ограничивать полезную нагрузку до шестисот пятидесяти килограммов: брать больше 
горючего жизнь заставляет.
Командир корабля ещё что-то рассказывает, но мой очугуневший мозг уже не 
способен переварить поток информации. Ермаков сочувственно кивает и уходит – 
огромный и весёлый, не поддающийся никакой горной болезни человек.