десять-двенадцать раз. Я – дватри раза, остальные не больше, задыхались и 
падали. Приходила очередь – вставали и снова качали. Запустили дизель. Сидим 
смотрим на него – и даже счастья не испытываем: так устали. А тут один из 
механиков, не стану его называть, из самых хороших побуждений бросил в талую 
воду большой кирпич снега. Тот быстро впитал воду в себя, циркуляция 
прекратилась, и дизель пришлось остановить. Ерунда, а никогда не забуду: уж 
очень трудно было вновь таять воду и вновь запускать дизель. Уже не шарики 
кровавые, а целые аэрологические зонды в глазах мелькали… Ладно, запустили. Но 
ведь это полдела! Теперь срочно была нужна ёмкость для охлаждения дизеля. Взяли 
пустые бочки из-под горючего и зубилами стали вырубать днища. Сейчас бы я один 
такую работу сделал за тридцать-сорок минут, а тогда впятером рубили десять 
часов. Один раз поднимешь руку – она полтонны весит, второй раз – целую тонну. 
Можно было бы сказать, что эта работа забрала остатки сил, если бы эти остатки 
давно уже не были истрачены… Наладив электрообогрев и пустив все тепло в 
радиорубку, попытались – чем черт не шутит – установить связь с Мирным. Но чуда 
не произошло, радисты – народ педантичный, назначено время – сиди и жди, пока 
оно не подойдёт. Тогда я выключил рацию и установил порядок дежурства: сменять 
друг друга каждые два часа. Иначе нельзя: люди измотаны дальше последнего 
предела, и если дежурному станет плохо, скажем не выдержит сердце, обморок, то 
дизель может остановиться и все погибнут. Коля Боровский вызвался дежурить 
первым, и в одно мгновение мы уснули. Помню, что спал и видел каким-то участком 
мозга кошмарный сон: будто вот-вот меня поднимут дежурить, очередь моя была 
вторая. Только этого не случилось… Много я всякого повидал. Бывало, люди 
нарушали приказ и погибали. Или получали строгие взыскания, увольнялись без 
права работы на полярных станциях. А Боровский нарушил приказ – и за это мы, 
четверо, будем ему благодарны всю жизнь. Потому что разбудил он нас через 
восемь часов! Он, работавший больше всех остальных, не давший себе и минуты 
отдыха, имел законное право (какое там право – обязанность!) через два часа 
поднять очередного дежурного и лечь спать. И не сделал этого, преодолел 
искушение. Мало того: он сварил обед, прибрал в дизельной, навёл блеск и лишь 
тогда поднял нас. И шутил: «Самая трудная работа за эти полтора суток – 
растормошить таких соней!»
Ну что бы вы ему сказали на моем месте? Я ругал его последними словами – а он 
стоял, слушал и счастливо улыбался! И ребята подключились: «Семеныч, 
победителей не судят, смени гнев на милость!» Пришлось сменить. Встали мы со 
свежими силами, увидели чистоту вокруг, накрытый стол – и недовольство 
ослушником перешло во внутреннюю благодарность, которую можно выразить только 
глазами. Мигнул я Докукину, тот достал бутылку коньяку, и мы выпили за победу, 
за нашу дружбу и за Николая Боровского. И тут же уложили его спать – 36 часов 
не смыкал Коля глаз.
Теперь уже никто не сомневался: выжили. А вскоре удалось и установить связь. Я 
начал шарить по эфиру, и меня услышали на китобойной базе «Советская Украина».
«Кто вы? С какой станции?»
«Сидоров, со станции Восток».
«Уж не ты ли, тёзка? Привет! Богомолов у аппарата!»
Взаимная радость и объятия в эфире – это был Василий Ильич Богомолов, мой 
приятель по Третьей антарктической экспедиции. Имея мощный передатчик, он 
вызвал Мирный и сообщил, что я жду связи. И вскоре я уже беседовал с 
начальником экспедиции Николаем Ивановичем Тябиным. Рассказал все, как было, 
выработали мы план обеспечения станции, и пошли на Восток самолёты с новым 
оборудованием.
Вот и вся эпопея, – закончил Сидоров свой рассказ.



ТРЕТИЙ ПОХОД

Когда я побывал через несколько месяцев на Новолазаревской, то понял, почему с 
этой, пожалуй, самой уютной в Антарктиде станцией, основанной в 1961 году 
Владиславом Иосифовичем Гербовичем, связано столько драматических историй. 
Наиболее волнующую из них, настоящую «закольцованную новеллу», я услышал от 
Гербовича и расскажу её в своё время. А ту, которая будет приведена ниже, мне 
поведал Владимир Александрович Самушкин, бывалый полярник, кандидат 
географических наук. Всего пять месяцев назад он вернулся из Антарктиды, где в 
составе Тринадцатой экспедиции руководил Новолазаревской; обстоятельства 
сложились так, что он вновь, едва переведя дух, возвращался на свою станцию, 
которую очень любил и о которой охотно рассказывал.
Как принято говорить в радиопередачах, слово её начальнику.
– Новолазаревская находится в глубине материка, километрах в восьмидесяти от 
моря. Оазис Ширмахера, изумительная красота, относительно мягкий климат – все 
это превосходно, но доставка грузов… Если пойдёте обратно на «Оби», сами 
увидите, что это такое – дорога на Новолазаревскую. Сплошные ледниковые трещины,
 промоины, образованные талыми водами, тяжёлый для гусениц скользкий лёд… 
Грешников в ад гнать по такой дороге! «Обь» обычно разгружается либо на 
припайном льду, либо, если удастся пришвартоваться, на ледяном барьере. Грузы 
переваливаются на санно-гусеничный поезд – и домой, на станцию, А вот что 
произошло с нами.
В Тринадцатую экспедицию «Обь» попала в тяжёлую ледовую обстановку и смогла 
разгрузиться лишь в ста шестидесяти километрах от станции, у мыса Ураганного. 
На редкость подходящее название: в разгар работ налетел ураган, сорок метров в