непременно оказаться поблизости от какого-нибудь полюса. Надеюсь, в следующий 
раз мы встретимся, скажем, в Гаграх, на пляже.
К этому времени Димдимыч исчез – побежал, наверное, проверять, все ли его 
любимые горы на месте, а я пошёл с товарищами осматривать станцию. 
Действительно, ветераны не преувеличивали. Новолазаревская самая милая и уютная 
станция в Антарктиде. На берегу пресноводного озера раскинулся крохотный 
посёлок из нескольких аккуратных домиков; вокруг невысокие, освещённые солнцем 
горы, в прозрачном воздухе летают птички… Поэзия, идиллия! Только пурги здесь 
бывают совсем не поэтические, да ещё трещины в округе, которые тоже 
идиллическими не назовёшь. Но жить на такой станции, зимовать на ней куда 
удобнее, чем в Мирном или Молодёжной, не говоря уже о Востоке. Очень сильных 
морозов здесь не бывает, от самого дальнего домика до кают-компании – метров 
сто, пресной воды – хоть залейся, надоело сидеть дома – иди в горы, 
прогуливайся себе на здоровье и собирай камни – кварц и другие разноцветные 
минералы для коллекции, которой можно будет прихвастнуть перед приятелями на 
Большой земле.
Я ходил по станции и вспоминал многочисленные, связанные с ней истории. Вот 
кабинет начальника станции, в котором жил когда-то её основатель Владислав 
Иосифович Гербович; вот камбуз, на котором царил первый повар Новолазаревской – 
Виктор Михайлович Евграфов; из этой двери он выплеснул полный таз выжатой 
клюквы… прямо на выскочившего из бани голышом доктора Рогозова, того самого, 
что в ту зимовку вырезал себе аппендикс: случай, о котором много писали.
Симпатичная станция! Жаль, что я попал на неё в самое горячее время: половина 
коллектива работала на разгрузке «Оби», «старики» сдавали дела сменщикам – 
словом, ребятам было не до меня, и я им не мешал. К тому же нашёлся Димдимыч, 
который обещал показать мне главные здешние красоты. Он подтащил ко мне 
высокого, спортивного вида молодого человека, обросшего рыжеватой бородой, и 
без церемоний представил его:
– Слава Макеев, геоморфолог и мой друг. Отзимовал на Новолазаревской и вместе с 
нами возвращается домой. Спешите взять у него интервью на месте действия. Слава 
пятнадцать раз нырял с аквалангом в озера Ширмахера и сделал множество 
гениальных открытий!
– Ну, «множество» – это, пожалуй, слишком, – скромно возразил Слава.
– По-настоящему эпохальным было лишь одно открытие: я экспериментальным путём 
установил, что вода в здешних озёрах значительно холоднее, чем в Чёрном море в 
разгар купального сезона. Не знаю только, сочтёт ли возможным учёный совет 
присвоить мне за это докторскую степень без защиты диссертации.
– Сочтёт, сочтёт, – заверил я. – А в какой одежде вы спускались в озера? Не в 
костюме Адама?
– Почти, – ответил Слава. – В плавках. На них, правда, я надевал кожаные штаны, 
затем облачался в свитер и в прорезиненный герметический костюм. И чувствовал 
себя превосходно, хотя температура воды была от нуля до четырех градусов тепла.
Беседуя таким образом, мы забрались на гору и присели на нагретый солнцем валун.
 Слава, как и мой Димдимыч, очень любил Ширмахер и не без грусти с ним 
расставался. Расставание это скрашивали сундуки, набитые разными камнями и 
научными материалами.
– Хочу определить, – постепенно увлекаясь, рассказывал Слава, – когда Ширмахер 
выполз из ледников. Для этого нужно произвести разносторонний анализ осадков, 
оставшихся в озёрах неприкосновенными, в отличие от морен, по которым прошлись 
ледники. Анализ годовых слоёв осадков позволит определить возраст оазиса. Для 
этого и приходилось спускаться с аквалангом в озера и бурить вручную скважиды. 
Осадки я забирал при помощи специальной трубки. Вода в озёрах прозрачная, но 
живности никакой. Сверху меня, конечно, страховали верёвкой, так что ничего 
особенного и опасного в таком нырянии не было.
– Наоборот, сплошное удовольствие, – подхватил Димдимыч, похлопывая друга по 
плечу. – Распарился под жарким антарктическим солнцем – ныряй в манящую 
прохладу!
– Какой главный вывод вам удалось сделать? – поинтересовался я.
– Данные пока предварительные, – ответил Слава. – Но картина вырисовывается 
такая. За год в озёрах откладывается примерно 0,2 миллиметра осадков, а общая 
их мощность достигает метра и чуть более. Значит, возраст оазиса колеблется 
где-то в пределах пяти тысяч лет. Именно тогда он освободился от ледников. 
Конечно, вывод этот приблизителен, нужно ещё и ещё раз проанализировать 
материалы. Так что пока я могу записать на свой лицевой счёт только создание 
практической методики работы с аквалангом в условиях Ширмахера.
– Не так уж и мало, – подытожил Димдимыч. – Если в будущем здесь станут 
проектировать курортные пляжи, твои рекомендации будут бесценными!
– А есть ли в этих местах какая-нибудь растительность? – спросил я.
– Ну, не деревья, конечно, а кустарники, лишайники?
Слава подмигнул мне и засмеялся.
– Вам уже небось рассказали?
– Про что? – искренне удивился я.
– Про лиственницу.
На моем лице отразилось такое недоумение, что Слава не стал тратить времени на 
дальнейшие расспросы.
– Ребята на станции часто задавали мне вопросы о животном мире, растительности, 
рельефе Антарктиды. Я отвечал по мере сил и возможностей, устраивал что-то 
вроде бесед. Особенно любознательным был наш повар Гена Саньков по прозвищу 
«Кулибин», названный так за то, что постоянно выдвигал смелые гипотезы и 
феерические проекты, изобретал вечный двигатель. Гена так привык к этому