объекта к другому. А жаль – Иван Михайлович, как и все бывалые полярники, 
хороший рассказчик.
– Вам повезло с погодой, – говорил он, – дует у нас по-страшному, стоковые 
ветры скучать не дают. В сильные пурги прогулки по нашей территории 
противопоказаны. В Двенадцатую экспедицию, когда в ужин началась внезапная 
пурга, я запретил выход из каюткомпании, а зимовавший на Молодёжной американец 
Макнамара, здоровяк такой, заупрямился: «Как нельзя? Нет, я пошёл! Я сам себе 
начальник!» А его домик в четырехстах метрах. Хорошо ещё, что я на всякий 
случай послал с ним двух ребят! Долго блуждал Макнамара в поисках своего домика,
 выбился из сил, но не нашёл и ночевал со своими провожатыми на дизельной 
электростанции. С той поры, правда, в пургу гулять зарёкся… Вот кто 
ориентируется в любую метель – так это ненцы. В 1943 году я перебирался на 
оленьей упряжке через пролив Малыгина на остров Белый. Шло пять нарт с вещами и 
приборами. Я ехал с мальчишкой, ненцем лет двенадцати, и когда началась пурга, 
то мы отстали и заблудились. Ну, думаю, дело плохо, ведь опора у меня – пацан с 
табуретку ростом! Но оказалось, что пацан мой из молодых, да ранний: стреножил 
оленей, перевернул нарты и пригласил меня туда – пересиживать пургу. Через 
несколько часов нас разыскал его отец, хотя нарты запорошило и заровняло – по 
рогам лежащих оленей нашёл. У ненца на руке был компас. Я спросил: «Помогает?» 
Ненец кивнул, покопался в снегу, посмотрел на небо и уверенно сказал: «Туда!» И 
перевёл в нужном направлении стрелку испорченного компаса. Он у него, 
оказывается, был украшением, вроде часов. Поехали вперёд, пуржило, однако ненец 
отлично ориентировался: копал заструги, по их направлению и слоям вспоминал, 
откуда и когда дул ветер, и определял страны света.
Иван Михайлович любит Молодёжную, второй раз зимует он здесь начальником.
– Скоро в наших домах будет вода, – с немалой гордостью сообщил он.
– Пресной воды у нас больше, чем на Новолазаревской, рядом – два озера глубиной 
до тридцати метров, запас огромный. Такого обилия пресной воды в Антарктиде не 
имеет никто! Японцы на станции Сева вынуждены даже воду опреснять, у них 
жёсткая норма – шесть литров на человека в день. В Двенадцатую экспедицию они 
на санно-гусеничном поезде пришли к нам в гости и были совершенно потрясены, 
когда мы сводили их в баню. Экскурсоводом был Макнамара, он бегал по бане и 
гремел: «Лейте, не жалейте, у Титовского воды много!» На японцев Молодёжная 
произвела громадное впечатление, от станции они были в восторге. Правда, на 
обратном пути им досталось крепко. Неожиданно связь с их поездом прекратилась. 
Мы подготовили вездеходы, собирались было выйти их искать, как в последний 
момент Молодёжную вызвала Сева: «Все мы живы, если хотите убедиться, каждый из 
нас может выступить перед микрофоном!» Оказывается, головная машина их поезда 
попала в трещину на припае, провалилась с санями и радиостанцией, но люди 
успели спастись…
Мне вспомнился рассказ Гербовича о посещении Севы советскими полярниками. Тогда 
тоже было весело при встрече и довольно грустно – по возвращении. «Нас угостили 
ломтиками колбасы с воткнутыми палочками, – о улыбкой рассказывал Гербович, – и 
один из нас, С., стеснялся есть: а вдруг по палочкам считают, кто сколько съел? 
А после обеда я попытался прокатиться на японском вездеходе и сел за руль. Увы, 
машина оказалась рассчитанной на людей небольшого роста, я едва ли не вывихнул 
шею и вынужден был отказаться от дальнейших попыток… Расстались мы друзьями. 
Покинув японскую станцию, наш самолёт попал в пургу и врезался в ледяной купол 
– к счастью, так удачно, что лишь помял хвост».
Титовский не раз зимовал с Владиславом Иосифовичем Гербовичем.
– Как-то во время дрейфа на станции Северный полюс-7, – припомнил Иван 
Михайлович, – мы с Гербовичем расчищали взлётно-посадочнуго полосу. «Мы» – это, 
пожалуй, слишком сильно сказано. Гербович был самым могучим человеком на 
станции, как, наверное, и сейчас в экспедиции. Он насадил на кирку набалдашник 
с полпуда весом и одним ударом отбивал от тороса столько льда, сколько я за 
двадцать. Он шёл впереди, как бульдозер, а я за ним – подчищал огрехи…
Иван Михайлович Титовский – зачинатель огородного промысла в Антарктиде. Ещё в 
1961 году он создал первую оранжерею на Новолазаревской. Затем Иван Михайлович 
нашёл такого же одержимого напарника и в Двенадцатую экспедицию украсил 
оранжереей Молодёжную с помощью врача Леонида Подоляна. Землю они привезли в 
ящиках из Ленинграда, добавили в неё антарктической почвы (перетёртый камень) и 
подкормили солями – химикалиями. Температура, полив, электрический свет в 
полярную ночь, опыление – все на самом высоком научном уровне!
Когда ты входишь на эту небольшую остеклённую террасу в доме начальника 
Молодёжной, тебя поражает совершенно неожиданный для Антарктиды запах 
деревенского огорода. Вдали разгуливают по морю айсберги, вокруг – лунный 
пейзаж, а ты вдыхаешь пьянящий аромат цветущей зелени. Старожилы, которым не 
впервой видеть ошеломлённых новичков, весело смеются, чрезвычайно довольные 
произведённым впечатлением.
– В Двенадцатую экспедицию собрали полторы сотни огурцов и сотню помидоров, 
много редиса, лука, чеснока и щавеля! – гордо поведал Подолян.
– Загляните к ракетчикам, они тоже выращивают прекрасные помидоры. А Купри по 
нашей просьбе привёз из Австралии семена огурцов.
Я пошутил по поводу того, что скоро Молодёжной дадут план вывоза овощей в 
Москву, и по великодушному предложению Подоляна кощунственно съел зелёный 
огурец – безусловно, самый вкусный из всех, которые когда-либо доставались на 
мою долю.
Если мы, неофиты, смотрели на оранжерею с восторгом, то Игорь Сирота – с 
нескрываемой и так называемой «чёрной» завистью. Он в Мирном тоже огородничал в 
своём доме э 6, один ящик земли привёз с собой, а другой тихо позаимствовал на