Любое застолье теряет для меня интерес, когда начинаются танцы. Угадав это по 
моим глазам, Саша Уваров на несколько минут исчез, а возвратившись, доложил, 
что поставил в библиотеке раскладушку, и если я желаю…
Я сердечно поблагодарил, и остаток ночи провел в библиотеке, небольшой комнатке,
 уставленной стеллажами – от пола до потолка. Здесь было тихо и уютно, а книги, 
любовно собранные несколькими поколениями полярников Голомянного, располагали к 
возвышенным размышлениям. Какое богатство – классика мировой литературы! 
Сколько мыслей и гениальных прозрений, сколько судеб лучших умов человечества…
А ведь ни у кого из классиков не было легкой жизни. Посредственных писателей и 
поэтов легко признавали и превозносили, гениев – подвергали разносам, насмешкам 
и клевете. Наверное, так было, есть и будет – современники не в состоянии 
понять гения, он слишком опережает свое время и лишь после смерти получает 
признание, которого ему так не хватало в жизни: достаточно вспомнить 
Достоевского и Чехова, которых многие критики считали посредственными 
беллетристами; Пушкину, Гоголю и Толстому доставалось не меньше. А можете ли вы 
назвать писателя, поэта, мыслителя, который при жизни был признан великим? 
Думаю, что не назовете; видно, такова природа человека – не видеть гения в том, 
кто сегодня рядом с ним живет, пишет, мыслит. Другое дело – возвысить 
посредственность! Ведь дифирамбы в адрес бездарности безопасны, непосвященный 
примет их за чистую монету, посвященный – просто пожмет плечами. А вот поднять 
на щит своего великого современника – штука настолько редкая, что с трудом и 
припомнишь такое. Ну, Белинский – Пушкина, а кто еще? Неужели только в двадцать 
первом веке, когда будут основательно забыты многие из тех, кто нынче издает 
собрание за собранием своих сочинений, критика наберется смелости и 
провозгласит Михаила Булгакова великим писателем двадцатого столетия?
Я знаю одного на редкость плодовитого и столь же скучного критика, который, как 
шварцевский министр из «Голого короля», прямо в глаза режет правду-матку, 
доказывая тем, кто руководит литературным процессом, как он здорово пишет. Вот 
интересно, знай этот критик, что его высадят на необитаемом острове с десятком 
современных книг по выбору, – какие он возьмет с собой? Доказать сию 
вымышленную посылку невозможно, но я абсолютно уверен, что он ни одной из книг, 
которые воспевает, не возьмет. А вот Булгакова и Трифонова, о которых строчки 
не написал, обязательно возьмет, и Василия Быкова, о котором многие годы молчал,
 Тендрякова и Абрамова, Пастернака, Ахматову и Цветаеву, которых десятилетиями 
старательно не замечал… Есть, есть «гамбургский счет» и в литературе, никуда от 
него не денешься.
Кстати, о руководстве «литературным процессом». На наших глазах он превратился 
в руководство процессом издательским, что совсем не одно и то же, да еще и 
массовыми литературными празднествами – по юбилейным и прочим поводам. Ну 
скажите, кому, кроме их устроителей, нужны «писательские десанты» в разные края 
страны? Неужели кто-то всерьез думает, что за пять – семь дней общения с 
нефтяниками Тюмени и строителями БАМа можно изучить действительность и написать 
что-то стоящее внимания читателя? Представьте, что сочинил бы Чехов, если бы 
поехал на Сахалин в составе писательской бригады? «Острова Сахалина», во всяком 
случае, русская литература бы не получила.
Я встал с раскладушки, включил свет и начал смотреть, какие книги читают на 
Голомянном. Каждый писатель, если только он не видит в гонораре единственную 
цель своей работы, мечтает о том, чтобы его книга была затрепана (детективы не 
в счет – все мы охотно их читаем, чтобы прочистить, а не загрузить мозги). Ох, 
как смещается «табель о рангах» в библиотеках! Каким толстым слоем пыли покрыты 
романы и сборники стихов, отмеченные самыми высокими премиями! Зато те, кого 
критик, превозносивший запыленные романы, взял бы на необитаемый остров, 
побывали во многих руках. Ну и классика, конечно, особенно Толстой, Тургенев и 
Чехов. И я подумал о том, что зря мы так бурно спорим об издательской политике 
– что нужно народу, а что не нужно: народ сам отлично в этом разбирается. Жюль 
Ренар говорил, что «хорошая книга – это та, которая мне нравится»; проведите 
серьезное социологическое обследование в библиотеках – вот вам будет и 
«гамбургский счет».

Возвратившись на Средний, я застал радиограмму от Василия Сидорова с 
приглашением на его СП-26 – ближайшим попутным бортом.
Испросив благословения у Лукина, я начал было укладывать вещи, как вдруг 
произошло событие, круто изменившее планы.



АРКТИЧЕСКАЯ ОДИССЕЯ

Из записной книжки: «3 мая, поздний вечер. Валерий признался, что целый месяц 
находился в сильнейшем напряжении: „Подкоркой чувствовал, что добром дело не 
кончится!“ Никто не ложится спать, все ходят из угла в угол. Из одного угла: 
„Правильно Лукин говорит – забором от них Арктику отгородить!“ Из другого: 
„Чего время теряем, вылетать надо!“ Но мы ждем – в радиограмме Подрядчикова 
усмотрены неясности, нужно уточнить. А может, плевать на неясности? Я бы 
вылетел немедленно. Но я субъективен, я не имею права влиять на решение. 
Сочувствую Лукину, которому дорог каждый час для выполнения программы, но душой 
я с теми, кто сейчас на льду. И Арктику от них я бы не отгораживал, они честные 
и мужественные спортсмены, а эти качества нужно уважать. У Валерия лицо 
мученика, он еще надеется, что вот-вот поступит вторая радиограмма и все 
обойдется, ведь решение принимать ему. Приходит Освальд: „Ребята, не могу ждать,