Неоднократно бывать в Арктике и не увидеть Землю Франца-Иосифа – то же самое, 
что постоянно наезжать в Ленинград и ни разу не посетить Эрмитажа. Но если для 
последнего достаточно выстоять трехчасовую очередь, то на ЗФИ попасть можно 
лишь по счастливой случайности. Она и подвернулась: Освальда попросили срочно 
доставить груз в обсерваторию имени Кренкеля и вывезти оттуда 
ленинградцев-киношников. Ну а для того чтобы вертолет, нужный на ЗФИ всем 
станциям, не разорвали на части, Лукин решил лететь сам и пригласил меня с 
собой.
Ожерелье из ста восьмидесяти шести жемчужин-островов, краса и гордость Арктики 
– Земля Франца-Иосифа. Ее захватывающая история полна до сих пор не разгаданных 
тайн, полярных одиссей, трагичных и завершившихся благополучно экспедиций. А 
сколько славных имен, сколько надежд и жестоких разочарований! Наверное, 
другого такого архипелага на Земле нет – уж во всяком случае, в северном ее 
полушарии.
Пересказывать историю ЗФИ нет смысла – она описана во многих книгах. Но о 
нескольких эпизодах, из-за своей невероятности вызывающих какое-то суеверное 
чувство, я напомню – по ходу повествования.
Одно признание: к этому полету – а состоялся он почти через месяц после 
знакомства с Освальдом – мое отношение к вертолетам сильно изменилось. Первой 
любви, незабвенному ЛИ-2, я не изменил, но и вертолет занял свое место в моем 
сердце. Я очень быстро обнаружил, что, если надеть шумозащитные наушники, 
недостатков у вертолета нет. Скорость? Так я никуда не спешу. Радиус действия? 
Так шестьсот километров от Среднего до ЗФИ пролетели без заправки. А вот 
преимущества вертолета я оценил очень высоко, особенно во время третьего полета 
(который по хронологии был вторым, но в интересах сюжета я отодвинул его к 
концу). К тому же общение с Освальдом и его экипажем было самостоятельным 
удовольствием: их традиционные вечерние чаепития пользовались на Среднем 
успехом, которому позавидовали бы фирменные эстрадные представления. «Прилетел 
Освальд, вечер открытых дверей!» – проносилось по гостинице. Год прошел, а как 
наяву вижу: за столом, на стульях и табуретах, на койках сидят повсюду летчики, 
а бортмеханик Женя Николаев разливает чай и поясняет хохочущей публике, откуда 
у него такая богатая эрудиция: «А меня учили на Келдыша в школе для одаренных 
детей». История за историей, песни под гитару и под баян, шутки, розыгрыши, 
громовой голос командира АН-2 Александра Артамонова, гиганта весом за сто 
тридцать килограммов: «Дайте слово глухонемому!»; потом вдруг неожиданный 
поворот от юмора к лирике – это Юрий Яковлевич Карнаухов, старейший полярный 
радист, под аккомпанемент баяна поет песни военных лет…
Из записной книжки: «Интереснейшая личность – бортмеханик Освальда Женя 
Николаев, с его необыкновенно живой и выразительной физиономией лжепростачка. 
Чуть не умер от смеха, когда он, широко разинув пасть, ревел под баян: „Увя… я… 
ли ро-о-зы!..“ Артист! Встретил бы такого опытный режиссер – Володя наверняка 
потерял бы своего бортмеханика».
И далее. «Как жаль, что не записывал рассказы летчиков во время чаепитий. 
Вытащишь карандаш – и вся непосредственность мгновенно исчезнет… Вот, например, 
такая история – записал ее по памяти на следующий день. Нынешний командир АН-26 
П. в свое время совершил вынужденную посадку и, как говорят летчики, „развалил“ 
АН-2. Ему предложили: либо внести восемь с половиной тысяч рублей, либо через 
неделю под суд. Собрались друзья, он им сказал: „У меня на книжке всего тысяча 
триста, суда не миновать“. И через два часа на его столе лежали восемь с 
половиной тысяч, собранные друзьями. П. растрогался: „Как же я с вами 
рассчитаюсь, ребята?“ А они: „И думать не думай, сегодня это с тобой случилось, 
завтра с нами“.

Бухта Тихая навеки связана с именем Георгия Седова. Он и назвал ее Тихой – 
весной 1913 года, когда «Святой Фока» пробился к южной оконечности Земли 
Франца-Иосифа. Отсюда Седов, немощный, больной, но неукротимый духом, с двумя 
спутниками отправился в поход к Северному полюсу – с запасом продовольствия, 
которого могло хватить лишь в один конец. Донкихотство? Оно никогда не было для 
меня бранным словом, тем более когда речь идет о человеке, для которого идея 
водрузить русский флаг на полюсе была дороже жизни. Полярники глубоко уважают 
руководителей блестяще организованных экспедиций, восхищаются холодной 
рассудочностью непобедимого Амундсена и научной одержимостью Нансена, но все 
без исключения склоняют головы перед светлой памятью отправившегося в 
безнадежный поход Седова. Потому «безумству храбрых поем мы песню», что оно, 
как ничто другое, великой силой примера пробуждает в людях благородные чувства, 
заставляет сильнее биться сердца. Я всегда стоял на том, что «безумство 
храбрых» – высшее проявление человеческого духа на всем протяжении бурной 
истории человечества. Каждый из нас, подумав, припомнит десятки примеров, когда 
ради светлой идеи люди шли, условно говоря, «с запасом продовольствия в один 
конец» – на подвиг и на смерть.
А спустя шестнадцать лет в бухту Тихая вошел ледокол «Седов», чтобы создать на 
ее берегу первую советскую полярную станцию, на которой остались зимовать 
«семеро смелых», и среди них – радист Эрнест Кренкель. С той поры станция 
расширялась, потом, в шестидесятых годах, была законсервирована, и в тот день, 
когда наш вертолет там приземлился, на берегу стояло около десятка заброшенных 
домиков и ангар с полусферической крышей. Не повезло с погодой: солнце было 
напрочь закрыто облачностью, и прославленная в литературе фантастической 
красоты скала Рубини-Рок, отвесной скалой возвышавшаяся в бухте, была не так 
эффектна, как в солнечный день, когда она, по рассказам очевидцев, и в самом 
деле выглядит рубиновой.