Начну с двух полярных одиссей, достойных пера Джека Лондона.
На одном из Красноармейских островов, входящих в Северо-Земельский архипелаг, 
на полярной станции произошел такой случай. Механик из-за чего-то перессорился 
с товарищами, страшно на них обиделся и ночью ушел, взяв с собой немного еды, 
нож и будильник. Дело происходило в марте, начинался полярный день, в поиски 
включились извещенные полярные станции, даже вертолеты – но тщетно, строптивого 
механика не нашли и сочли погибшим. А между тем он был жив и вполне здоров, и 
пошел он не куда глаза глядят, а по заранее намеченному адресу – к мысу 
Песчаному, где находилась полярная станция. А это километров сто пятьдесят по 
дрейфующим льдам и лежащим на пути необитаемым островкам! Пусть чудак, пусть 
строптивый, но – сто пятьдесят километров в одиночку по Арктике! Когда уставал, 
садился, заводил, чтобы не замерзнуть, будильник и часок отдыхал. И вот через 
сколько-то дней вваливается он на Песчаный – и секрет открывается: шел он к 
знакомой поварихе, у которой надеялся найти утешение. Дальнейшего не знаю, 
вроде бы жив-здоров и по сей день. Чем не сюжет? Любовь к жизни… или к 
поварихе? Впрочем, разве не бывает, что это одно и то же?
Второй случай произошел в середине семидесятых годов в Обской губе и рассказан 
радистом Виктором Алексеевичем Брянцевым, зимовавшим тогда в тех местах, на 
острове Оленьем.
Инженер-геодезист Олег Иванович Семенов выехал на вездеходе делать съемку на 
припайном льду. Ставил вехи, работал с теодолитом, благополучно заканчивал 
съемку, и вдруг (популярнейшее в Арктике слово!) началась поземка и видимость 
исчезла. В это время Семенов находился метрах в двухстах от вездехода, но раз 
видимости нет – закон гласит: стой и жди. Поначалу Семенов так и поступил, 
несколько минут ждал, но поземка усиливалась, ощущение беспомощности не 
способствует хладнокровному ожиданию, и он растерялся – стал метаться туда-сюда,
 чтобы услышать хотя бы гул двигателя. Как потом выяснилось, механик-водитель 
долго крутился на пятачке, пытаясь либо найти Семенова, либо хотя дать знать о 
себе, но сильный, метров до двадцати в секунду, ветер перекрывал работу 
двигателя. Тогда водитель остановил вездеход, вышел на связь со станцией, 
сообщил о ситуации и тоже стал ждать.
Так они некоторое время искали и ждали друг друга: один – в теплой кабине, 
другой – под пронизывающим ветром. Наконец Семенов понял, что спасение только в 
по возможности быстром движении, и пошел по ветру, правильно рассчитав, что 
выйдет к берегу. Шел он трое суток, без сна и пищи, ни разу не присев и думая 
лишь о том, что ему никак нельзя погибнуть, иначе он очень подведет начальника 
станции Павлова, своего любимого учителя. Рассказчик, Виктор Алексеевич, уверен,
 что эта мысль его и спасла, придала ему силы в этом беспримерном поединке с 
Арктикой. Когда Семенов, уставший выше последнего предела, пришел, или, вернее, 
приполз к берегу и увидел огни станции, ему подумалось, что это галлюцинация, и 
лишь тогда, когда кто-то увидел спотыкающуюся на каждом шагу странную личность 
и махнул рукой, Семенов поверил и упал без сознания. Его принесли на станцию, 
где он проспал двое суток и лишь потом, придя в себя, рассказал о своей одиссее.

«Ему никак нельзя погибнуть, иначе он очень подведет начальника станции», – 
одна из благороднейших и прекраснейших фраз, которые я когда-либо слышал от 
полярников. Какое необыкновенное величие духа! Согласитесь, что такое мужество 
заслуживает самого почтительного уважения.
Из записной книжки: «Первый эпизод отдать Белухину – как он ушел за полтораста 
километров, чтобы посмотреть на живую женщину; второй – бортмеханику Кулебякину,
 искупавшему вину перед любимым командиром корабля. Попытаться найти Семенова».
Сделано все, кроме последнего: Семенова я не нашел. Знаю лишь, что живет он в 
Ленинграде, но то одно, то другое мешало мне по-настоящему заняться поисками.
Пополнил я и свою коллекцию «медвежьих историй».
Мишек здесь бывает много: видимо, через мыс Ватутина проходит участок 
«медвежьего тракта», о котором говорил Урванцев. Незадолго до нашего приезда 
станцию буквально блокировали пять медведей. Они бродили вокруг дома, 
похозяйничали на свалке, заглядывали в окна – и люди боялись выйти, ракетами 
мишек не очень-то напугаешь, а стрелять нельзя. Собаки же, потеряв численное 
превосходство, приняли мудрое решение соблюдать нейтралитет: «Нас не трогай – 
мы не тронем». И лишь тогда, когда медведи через сутки отправились по своим 
делам, собаки выскочили из укрытий и проводили их победоносным лаем.
Прошлогодний эпизод. Повар пек блины, увидел подходившего к дому красавца 
медведя, бросил ему блин, чтоб подошел поближе, и кликнул фотографов. Медведь 
понюхал блин, съел, облизнулся – получились приличные кадры. Повар швырнул ему 
еще один блин – спасибо, снова угостил – сердечно благодарен, давай еще. 
Посмеялись, извели на мишку пленки, а он не уходит, стоит под окном и требует 
добавки. Людям нужно выходить на работу, а как тут выйдешь? Приманить-то 
приманили, а как от него избавиться?
Пришлось выбираться через запасную дверь и снаряжать вездеход. Несколько 
километров мишку гнали вездеходом, улепетывал с огромной скоростью, пока не 
выдохся, упал без сил и сдался на милость победителей.
Вернулись обратно, довольные: «Близко теперь не подойдет!» Через каких-то 
полчаса смотрят – стоит у окна и облизывается, голубчик! Еле от него избавились,
 три раза гоняли вездеходом.
«Медвежьи истории» завершились концовкой, лучше которой и О. Генри бы не 
придумал. Неистово залаяли собаки, хлопнула дверь и кто-то влетел в 
кают-компанию с криком:
– Медведь!
Лева, для которого этот медведь был первым, схватил фотоаппарат и в одной