из него словечки, придающие столь яркий колорит персонажам этой великой книги.
Сколько добрых, но густо посыпанных солью полярных шуток и розыгрышей я не смог 
привести! Рассказывал – смеялись, а только заикался, что хорошо бы включить в 
книгу, – в ужасе махали руками. Мне было горько и обидно и за себя, и за 
читателей, которые не прочтут, не узнают этих словечек.

«Беседы с Василием Харламовым. Колоритнейшая личность!»
Харламов – самый занятой человек на станции: за ним и его двумя механиками, 
Валерием Шашкиным (тоже бывший восточник) и Мишей Васильевым, – дизельная, 
тягач и два вездехода, которые требуют неусыпного внимания и, увы, 
каждодневного ремонта. Но если Мише лет двадцать пять, а Валерию под тридцать, 
то Харламову за шестьдесят, и все эти годы праздной жизни он не знал. «От 
времени может зашататься даже такая могучая скала, как Харламов», – с 
сожалением сказал Сидоров, когда доктор Пономарев обнаружил у главного механика 
и сильную гипертонию, и шумы в сердце. Только на куполе я узнал, что год назад 
Харламов провел санно-гусеничный поезд от Востока в Мирный в условиях 
семидесяти четырех градусов ниже нуля! В походе, который я в свое время описал, 
морозы достигали семидесяти двух; правда, памятуя о неимоверных трудностях моих 
походников, Харламов захватил с Востока три тонны керосина, которым в нужной 
пропорции разбавлял и разогревал на кострах превратившуюся в студень солярку. 
Поезд в Мирный он привел благополучно, а гипертонию и шумы в сердце прихватил 
по дороге.
Кажется, все знаешь, многое видел и о многом слышал, а не перестаешь поражаться 
мужеству и выносливости наших полярников. Кто еще рискнул бы вести поезд по 
ледяному куполу Антарктиды в таких нечеловечески трудных условиях? Скажу прямо: 
мужество и выносливость, конечно, замечательные качества, но давно пора не 
делать ставку только на них. Я уже писал об этом и еще раз повторяю: за такие 
походы, как у Евгения Зимина в 1969 году и у Василия Харламова в 1978-м, не 
жаль самых высоких наград (не дали никаких – даже медалей), однако обязательно 
ли они нужны, эти изнурительные походы, полторы тысячи километров в один конец? 
Не пора ли наконец от слов перейти к делу и несколько сот тонн необходимых 
восточникам грузов доставлять на тяжелых транспортных самолетах? Пусть без 
посадки, хотя бы на сброс, на платформах и парашютах. Кстати говоря, это будет 
и значительно дешевле: санно-гусеничный поход – штука чрезвычайно 
дорогостоящая…
Возвращаюсь к Харламову. Он высок и очень силен, механик и дизелист – 
надежнейший из надежных, имеет звание «мастер вождения тяжелых машин». 
Незаменимый работник, и в общежитии он, однако, человек не простой: любит 
поворчать, вспыльчив, не терпит возражений, раздражается при виде не занятых 
делом людей, может вспыхнуть, причем иногда без достаточных причин. Никому 
другому на станции Сидоров бы этого не спустил, а Харламову прощает: кому 
многое дано, тому многое позволено. Товарищей Сидоров предупредил: когда 
Харламов не в духе – молчите, не возражайте, он быстро отойдет.
И все понимают, прощают – видят: для этого человека работа превыше всего, а 
работает он за троих. Немного смешно: Валерий Шашкин, влюбленный в своего 
главного, во всем ему подражает – и чуточку сутулится, и ворчит, и молчун такой 
же, и в работе харламовская самоотдача…
На меня, как на лицо без определенных занятий, Харламов смотрел исподлобья, не 
совсем понимая, на кой черт я сюда явился. Недели три он уклонялся от общения – 
«некогда», «как-нибудь потом», и лишь уступив настояниям своего друга Сидорова, 
под конец согласился «лечь на карандаш».
Харламов нужен был мне до зарезу, и вот по какой причине.
Потерпевших аварию должны были искать не только с воздуха, но и на вездеходах. 
Я уже упоминал, что лед в проливе, через который должны будут идти вездеходы, 
становится относительно прочным к середине ноября; по сюжету время действия 
повести было даже чуть раньше, когда лед еще ненадежен и идти через пролив 
рискованно.
А нам с Левой вскоре предстоит этот путь, и нужно понять, какие неожиданности 
возможны, тем более в полярную ночь, особенно если застигнет пурга или 
опустится «белая мгла», когда ничего не стоит сбиться с дороги. Здесь особенно 
важны детали, и Харламов – единственный на куполе человек, который знает их 
наперечет.
Поняв, что я не намерен копаться в его личной жизни, Харламов повеселел и стал 
охотно рассказывать про детали. Заранее скажу, что все они попали в повесть, а 
кое-что из того, о чем говорил Харламов, нам пришлось испытать на собственных 
шкурах.
С его слов я записал, как нужно идти через пролив по гнущемуся льду, как 
промерять лед, как пытаться спастись, если вездеход провалится (лед тонкий – 
шансы есть, а наплывет на кабину толстая льдина – «отвязывай коньки»), и прочее.

После второй беседы я сердечно поблагодарил своего консультанта, и Харламов, 
давно с чрезмерным вниманием разглядывавший часы, с явным облегчением ушел. Уже 
на пороге он все-таки пробормотал: «Никак не пойму, на кой черт тебе все это 
надо? Кому интересно читать про вездеходы?»
* * *
13 ноября. За ночь выдули в кабине у Васи чудовищное количество чаю – прощались.
 Вася сказал, что, раз нас повезет Харламов, он спокоен: более смелого, но в то 
же время осмотрительного механика-водителя он не знает. Я тут же припомнил 
рассуждение Юлиана Тувима о разнице между отвагой и осторожностью. Отвага: 
подойти к боксеру и обругать его последними словами; осторожность: сказать