– Ты пойми, дружок, – говорит Сидоров, – ночь по-своему очень даже и хороша: 
перспектива-то какая! Очень важно человеку иметь в заначке перспективу, без нее 
и жить скучно. А тут точно знаешь, что в заранее намеченный астрономами день 
боженька обязательно провозгласит: «Да будет свет!» Это, во-первых. А во-вторых,
 ночью хорошо думается, лично я буду мечтать о советском «Фраме».
На будущий год Сидорову предназначено открывать новую дрейфующую станцию – уже 
не на айсберге (в такую удачу никто уже и не верит; отыскать в Ледовитом океане 
еще один айсберг – легче выиграть «Волгу» по лотерейному билету), а на паковом 
льду. Признаться, хотя дрейфовать на льдине куда труднее, опаснее, чем на 
айсберге, но и куда интереснее: в десять раз больше – не при Сидорове будь 
сказано – острых ощущений; не при Сидорове – потому что острыми ощущениями он 
сыт по горло, они ни ему, ни Лукину, ни их товарищам абсолютно не нужны. А 
мечта о «Фраме» – потому что было бы очень хорошо, по примеру Нансена, 
дрейфовать не на неверном льду, а на вмороженном в лед судне, где и любое 
крупногабаритное оборудование можно разместить, и комфортабельные бытовые 
условия создать. Дорого? Это только на первый взгляд кажется, что дрейфующие 
станции обходятся дешевле: одна станция – да, дешевле; а десять? В том-то и 
дело, что станции вместе с домиками и оборудованием часто приходится бросать 
(иногда – в аварийном порядке), а на судне типа «Фрама» дрейфовать можно годами,
 меняя только коллектив.
Ладно, это дело профессионалов и экономистов – пусть думают и считают.

25 октября. Сегодня Лева плотничал один, мы с Васей не выходили из кабинета. 
Вася уже придумал полповести: а) как после гибели самолета Белухин вывел людей 
на остров, к избушке Труфанова; б) поиски потерпевших аварию; в) как 
бортмеханик Кулебякин, искупая вину за гибель самолета, совершил настоящий 
подвиг – один, в полярную ночь ушел искать другой островок, где в избушке могло 
быть продовольствие; г) историю с колбасой, которую припрятал Игорь Чистяков. 
Вася придумал для Белухина отличную фразу, когда Игоря разоблачили: «Пахнуло 
колбасой, мужики. Копченой, по пять тридцать за килограмм. В каком гастрономе 
брали, Игорь, не помню, как по батюшке?» Фантазия у Сидорова необузданная, его 
находками я заполнил толстую конторскую тетрадь, одних только неиспользованных 
в «Точке возврата» деталей может хватить на целую повесть.
Вот подлинный «медвежий» случай с Александром Данилычем Горбачевым, 
руководителем полетов на СП-13. В палатке находились три человека – сам Данилыч,
 радист и механик, собака несла караульную службу на свежем воздухе. Пришел 
здоровый медведь и стал гонять собаку, слегка ее прихватил, она с визгом 
бросилась в палатку, а медведь – за ней. Разорвал лапой полог, просунул голову 
– и Данилыч стал стрелять из карабина в упор: убил первой же пулей, но с 
перепугу выпустил всю обойму. Медведь закрыл собой выход из палатки; страшно 
было выходить – а вдруг там еще медведи, патроны-то все израсходованы…
Случай этот я не использовал – по сюжету потерпевшие аварию должны были 
остаться без продовольствия…
Об Александре Данилыче, интереснейшем человеке, я писал в первой своей полярной 
повести, но один эпизод из его жизни тогда рассказывать было рано. Произошел он 
во время войны в Мурманске, где летчик Горбачев служил в одной части с 
прославленным истребителем Сафоновым, дважды Героем Советского Союза. Еще до 
войны они любили одну девушку, та предпочла Сафонова и вышла за него замуж; 
когда Сафонов погиб в воздушном бою, Горбачев разделил горе молодой вдовы, 
делал что мог – бережно и тактично; спустя год, когда время зарубцевало рану, 
они объяснились, и Горбачев предложил вдове руку и сердце. Потом, хорошо 
подумав, сказал: «Давай подождем до конца войны. Лучше уж, если мне судьба 
погибнуть, останешься вдовой великого летчика Сафонова». Не знаю, как на вас, а 
на меня эти слова произвели сильное впечатление.
Рассказал мне об этих случаях Сидоров, у которого вообще отличная память на 
словечки. Вот эпизод из его полярной молодости. Поехал он вместе со своим 
начальником Николаем Георгиевичем Мехреньгиным в тундру проверять капканы на 
песцов, и в пути застигла их сильнейшая пурга. Зарылись в снег вместе с 
собаками, шестом проделывали отверстия для воздуха и трое суток носа не могли 
высунуть – мело хорошо. «Я вконец измучился по большой нужде, – вспоминает 
Сидоров, – а Николай Георгич говорит: „Терпи, Вася, терпи, все в кровь уйдет“.
Или другой случай со словечками, тоже из его полярной молодости. Одного 
метеоролога на полярной станции, храбреца не из первого десятка, решили 
разыграть. Когда он зашел по большой нужде в туалет, Вася напялил на себя 
медвежью шкуру, дождался выхода метеоролога и полез обниматься. «И у того, – 
закончил Сидоров, – нашлись в организме скрытые резервы, обделался».
И первый, и второй эпизоды не использовал, редактор воспротивилась – грубая 
физиология… А что мы, для детей дошкольного возраста пишем? Как же быть с 
гениальными книгами Рабле, Гашека, Шолохова? Человеческое тело совершенно во 
всех своих функциях, и делать вид, что некоторые из них не существуют, могут 
лишь отпетые ханжи, вроде осмеянных Макаренко педологов, которые приходили в 
ужас от одного лишь намека на то, что у женщины есть грудь и ноги. «Мы считаем… 
безнравственными тех, – писал Анатоль Франс, – чья нравственность не похожа на 
нашу…» Ярослав Гашек высказался еще более определенно: «Жизнь – это не школа 
для обучения светским манерам… Правильно было когда-то сказано, что человек, 
получивший здоровое воспитание, может читать всё. Осуждать то, что естественно, 
могут лишь люди, духовно бесстыдные, изощренные похабники, которые, 
придерживаясь гнусной лжеморали, не смотрят на содержание, а с гневом 
набрасываются на отдельные слова».
Спасибо людям, которые по долгу службы редактировали «Тихий Дон» и не выбросили