Сегодня такое письмо разобрали бы и бросили в корзину, но тогда было принято 
«реагировать», и хотя общественное мнение оказалось целиком на стороне Сидорова,
 все это было тяжело и оставило горький осадок. Когда после разбора один из 
авторов письма, встретив своего бывшего начальника, стал изливать душу: «Прости,
 Василий Семеныч, бес попутал, сам не пойму, как рука поднялась…» – Сидоров его 
оборвал: «Нагадил при всех, а извиняешься за углом?»
К людям низким, потерявшим доверие, Сидоров бескомпромиссен – они перестают для 
него существовать: вычеркивает из памяти. Совсем другое, если оступился ты 
случайно, – такому, далеко не сразу прощая, он ясно дает понять, что обретешь 
ты вновь доверие или нет, зависит только от самого тебя.
Дело – в этом вся суть. Еще с юношеской влюбленности в Кренкеля, под началом 
которого спустя многие годы Сидоров работал, он всегда и везде ставил дело на 
пьедестал. Дело – свято, и к чертям все, что ему мешает. Этот фанатизм, 
унаследованный от старых полярников, далеко не всем приходится по душе: сколько 
людей – столько характеров, а фанатизм начальника, даже в лучшем своем 
проявлении, неизбежно ограничивает свободу личности подчиненного. Но один из 
них, который именно из-за этого обстоятельства предпочитает других начальников, 
мне сказал: «С Н. работать куда легче, с К. веселее, а надежнее всего – с 
Сидоровым».
Если бы я писал не слово о друге, а служебную характеристику, то нашел бы место 
и для недостатков. А у кого из нас их нет? Даже святые, по их жизнеописаниям, 
порой были раздражительны во гневе, несправедливы и непоследовательны. 
Идеальных людей нет, они так же невозможны, как великолепная погода триста 
шестьдесят пять дней в году. Я бы сказал так: если у человека нет недостатков – 
значит, он умер. Весь вопрос в том, какие они – глубоко порочные или 
простительные.
Из записной книжки: «Вспомнить Ларошфуко: „Иным людям идут их недостатки, а 
другим даже достоинства не к лицу“.
Я видел лишь немногих людей, которые так преданно любят полярные широты.
Или нет, слово «любят» здесь не точное: любить можно женщину, детей, мороженое, 
футбол. Арктику ли, Антарктиду любить, наверное, нельзя – чего тут хорошего, 
если работаешь как лошадь, мерзнешь как собака, тоскуешь по дому и вечно от 
чего-то спасаешься: от подвижек льда, лютого холода, пурги, медведей.

Но тот термин или не тот, а «белый магнит» с огромной силой притягивает к себе 
людей, которые только в полярных широтах и чувствуют себя как рыба в воде: 
родная среда. «Им только тогда хорошо, когда им плохо», – жалуются жены
[8]
.

Из записной книжки: «Сидоров: „Померзнешь хорошенько, изойдешь тоской по дому – 
и только тогда, дружок, почувствуешь, какой волшебный запах у зеленого 
листочка“.
Счастья самого по себе не бывает – оно познается только в сравнении с другим 
твоим состоянием.
Полярник по призванию, а не по воле случая бывает счастлив вдвойне: и тогда, 
когда дрейфует или зимует, испытывая ни с чем не сравнимое удовлетворение от 
работы в экстремальных условиях и сознания своей силы, и тогда, когда, отдав 
все силы работе, возвращается в другую родную стихию – домой.
Две стихии – и обе родные, желанные.
Это большое счастье – найти в жизни место, лучше которого для тебя быть не 
может.
И в свои шестьдесят Василий Сидоров уверенно говорит, что, будь ему двадцать, 
прошел бы все сначала: и станцию Стерлегова у реки Ленивой, где юнцом получил 
закалку у замечательного полярника, друга и сподвижника Кренкеля Николая 
Георгиевича Мехреньгина, и пять дрейфующих станций прошел бы, и шесть 
антарктических, и 88 градусов Востока, и все другие испытания, что выпали ему 
на долю. Ведь столько пережил – и выжил!
Завидная судьба.



МЕСЯЦ НА КУПОЛЕ

У меня совершенно нет свободного времени – трудимся по двенадцать – 
четырнадцать часов в сутки. У Сидорова вообще не очень-то побездельничаешь, а 
тут на меня свалилась двойная нагрузка. Первая – отработка за хлеб-соль: 
дежурный по камбузу и ученик плотника; вторая – более привычная, но уж чересчур 
интенсивная: все оставшееся время мы с Васей сидим в его кабинете, придумывая 
персонажей и приключившиеся с ними истории. Нафантазировавшись до одури, 
выходим на свежий воздух – проветрить мозги.
– Отпуск в облаках, – подшучивает над Левой Вася. – Оригинал!
С каждым днем видимость неумолимо убывает, как бальзаковская шагреневая кожа. 
Самое обидное, что даже в свои кратковременные визиты солнце нам не 
показывается – его застилает пелена облаков. Между тем внизу, на мысе Ватутина, 
с которым мы по нескольку раз в день выходим на связь, стоит отличнейшая погода,
 почти безветренная, видимость – звезды все до единой подмигивают. Мы 
откровенно завидуем, у нас противнейший сырой ветер, молочный туман – медведя в 
десяти шагах не увидишь. А сегодня ночью мишка приходил знакомиться, недаром 
собаки разрывались от лая.