а потом поверило и приказало счетным работникам «в порядке исключения» принять 
от меня деньги – кстати говоря, немалые, четыреста рублей. В связи с тем, 
однако, что в славной истории Аэрофлота я, по-видимому, оказался единственным 
пассажиром, просочившимся на международный рейс под честное слово, расписку мне 
оформили как за «перевозку разных грузов».
Самое интересное в этой истории то, что я ничего не выдумал.
Продолжу о нашем полете. Мы, шестьсот килограммов живого груза, разместились на 
длинной скамейке вдоль правого борта. Это далеко не худший, я бы даже сказал, 
приличный вариант: куда чаще в грузовом отсеке приходится сидеть чуть ли не на 
корточках и всей компанией вставать, когда кому-либо нужно пройти в хвостовую 
часть. В тесноте, зато в дружной компании, где каждый чего-то стоит и чего-то 
знает такое, чего не знаешь ты. Редко с каким полярником в жизни не случались 
необыкновенные вещи, а если и не случались, он всегда расскажет про других. 
Сколько историй я наслышался в грузовых отсеках!
Я оказался в отличной компании: с одной стороны, склонив голову на мое правое 
плечо, дремал Юра, молодой кандидат наук из ААНИИ, а с другой – склонив голову 
на мое левое плечо, похрапывал Лев Васильевич. Лева великолепный спутник и 
собеседник – в то время, когда он не спит. К великому сожалению, не спит он 
лишь тогда, когда принимает пищу и когда самолет идет на посадку, все остальное 
время (и, добавлю, плавания, ведь мы с Левой вместе шли в Антарктиду на 
«Профессоре Визе») он погружен в глубокий и сладкий (с улыбкой на устах) сон. 
Больше всего меня возмущает то, что засыпает он мгновенно и на сколько угодно – 
это при моей-то неизменной в пути бессоннице. Согласитесь, такое может взбесить 
и кротчайшего ангела. А если я, озверев от скуки, толкаю его в бок и задаю 
вопрос, Лева просыпается и ясным, спокойным голосом вполне толково отвечает, 
чтобы спустя секунду захрапеть так, что перекрывает гул двигателей.
Рассчитано-неловким движением я разбудил соседа справа и затеял обычный путевой 
разговор. Молодой кандидат наук оказался гляциологом и летел в Тикси на почти 
научную работу – грузчиком. Грузчиком? Да, Юре в институте предложили широкий 
выбор: либо месяц перебирать капусту и картошку на овощной базе, либо в Тикси 
грузить на самолеты оборудование и продовольствие для дрейфующих станций. Юра 
выбрал Тикси – все-таки вокруг снега и льды, как-то ближе к специальности. 
Свидетельствую, что он даже не возмущался – привычное дело, месяца полтора, а 
то и два в году все научные работники института где-нибудь грузят, копают, 
строят; хорошо еще, что при этом в зарплате не теряют. Обо всем этом, однако, 
столько писали и пишут, что вряд ли я что-нибудь оригинальное добавлю; жаль 
только, что страдает дело – и очень сильно.
Нашими попутчиками были и три молодые женщины, возвращавшиеся после отпуска на 
Диксон. Прошло то время, когда женщина в Арктике приводила в умиление 
журналистов – никакой сенсации из этого факта сегодня не выжмешь. Испокон веков 
открывали новые земли мужчины, утверждали там свои форпосты, а что дальше? 
«Арктика – страна мужчин» – эту формулу, пыжась от гордости и самодовольства, 
придумали мы сами, высокомерные мужчины. И пыжились до тех пор, пока Арктику не 
пришлось всерьез и надолго осваивать. Вот здесь-то спесь и высокомерие с нашего 
брата и слетели, здесь-то мы и сообразили, что одно дело – открыть Арктику и 
совсем-совсем другое – завоевать ее, пройтись, как говорят, плугом, посеять, 
снять, обработать и сохранить урожай. И в арктические ворота, в которые 
когда-то входили только мужчины, с высоко поднятой головой прошли женщины. 
Прошли, поселились на станциях – и живут, работают, посмеиваясь над теми, кто 
стращал их адскими морозами, медведями и пургами. Сегодня и представить себе 
Арктику без женщин невозможно – они на каждой станции, в каждом аэропорту, а в 
главном полярном поселении, на Диксоне, даже мэром много лет была женщина, 
Антонина Шадричева (кстати, тоже «метелица», принимала участие в лыжном 
арктическом походе вместе с Валентиной Кузнецовой и ее подругами).
Так что в Арктике наш брат поднял кверху руки и сдался на милость победительниц 
везде – кроме дрейфующих станций. Но их он оставил за собой лишь потому, что 
там и физически трудно, и опасно, и осваивать льдины не надо – не земля. Ну и 
пока что закрыта для женщин Антарктида (тоже знакомо: «Мужской континент»), 
хотя, честно говоря, если не считать внутриконтинентального и уж слишком 
сурового Востока, на остальных станциях женщины вполне могли бы жить и работать.
 И будут, обязательно будут! По-настоящему Антарктида станет обжитой только 
тогда, когда там раздастся писк новорожденного младенца. Этот писк будет 
символизировать новую эру: в Антарктиде начнут жить семьями, как сегодня живут 
на арктическом побережье и островах. Закон природы – не позволит женщина 
мужчине бегать от нее за тридевять земель! Голову на отсечение, что лет через 
пятнадцать – двадцать в Антарктиде будут петь под окнами серенады (если ветер 
меньше сорока метров в секунду), прогуливаться, взявшись за ручки (если мороз 
не выше шестидесяти градусов), и играть свадьбы.
Моя «Метелица» давно рвется в Антарктиду – проложить первую лыжню. Удачи вам, 
подружки!

Наступил момент, когда внизу стало белым-бело: наш АН-26 полетел над акваторией 
Северного Ледовитого океана. Это был никем не отдаваемый, но категоричный 
приказ перейти на полярную форму одежды. Все раскрыли чемоданы и вещмешки, 
переобулись и переоделись; женщины повздыхали, упаковывая модные пальто и 
сапожки, куда приятнее было бы щегольнуть в них на Диксоне, но береженого бог 
бережет: а вдруг вынужденная посадка? И такая, после которой теплые вещи уйдут 
на дно вместе с самолетом? В полете хорошо думается; уже переодеваясь, я решил, 
что не все пассажиры того самолета, который пойдет на вынужденную и утонет, 
наденут теплые вещи, – это обострит ситуацию. Я заполнял в записной книжке