Повесть «У Земли на макушке» была написана после того, как Марк Иванович 
Шевелев отправил меня в Арктику; там, на СП-15, я познакомился с Алексеем 
Федоровичем Трешниковым, который два года спустя отправил меня в антарктическую 
экспедицию – за «Новичком в Антарктиде»; не пожертвуй Василий Сидоров мешком 
картошки (эквивалент моего веса) и не возьми меня на станцию Восток, не было бы 
«Семидесяти двух градусов ниже нуля», «В ловушке» и «За тех, кто в дрейфе!»; в 
Мирном, в глубоко зарытом в снег домике, начальник экспедиции Владислав 
Иосифович Гербович за несколько часов рассказал столь драматическую историю, 
что мне осталось лишь написать «Трудно отпускает Антарктида»; дружба с Лукиным 
породила «Точку возврата» и побудила сесть за это повествование; ну и один из 
ближайших моих полярных друзей Лев Черепов не только стал моим постоянным 
консультантом, но и навел на идею «Белого проклятья». О Владимире Васильевиче 
Панове, который подарил мне идею «Одержимого», я уже говорил.
Во сколько раз «сто друзей» лучше «ста рублей»?
Я бесконечно благодарен этим людям, но самое большее, что смог для них сделать,
 – это посвятить им полярные повести.

И в заключение этой маленькой главки – о человеке, который стал моим спутником.
Со Львом Васильевичем Череповым мы познакомились еще во время плавания в 
Антарктиду, потом сблизились на станции Восток, куда Лева прилетел из Мирного, 
чтобы заменить заболевшего механика-водителя санно-гусеничного поезда, потом 
вновь встретились в Мирном, откуда я уходил на «Оби», и с той поры как минимум 
два-три раза в месяц встречаемся в Москве – вот уже пятнадцать лет. В прошлом 
кадровый офицер инженерных войск, Лева ради Антарктиды и Арктики прервал 
военную карьеру, отрастил невозможную в армии густую рыжую бороду и работает в 
системе Гидрометслужбы, где организует экспедиции в полярные широты. Невысокого 
роста, с голубыми, наполненными неистощимым любопытством глазами, Лева широк в 
плечах, атлетически сложен и невероятно силен: когда при встречах он с чувством 
обнимает, это бывает опасно (после одной такой встречи я две недели провалялся 
в постели с помятым костяком, а свою любимую тещу Серафиму Алексеевну Лева, 
вернувшись из Антарктиды, облапил так, что сломал ей два ребра). Поразительно 
доброжелательный, Лева охотно помогает каждому, кто лишь заикнется о своей 
принадлежности к великому племени бродяг – полярных, морских, воздушных, 
сухопутных. Бывает, что доброта и присущая Леве доверчивость крепко его 
подводят, но куда чаще друзья эти качества ценят, и очень высоко. Я, во всяком 
случае, более самоотверженно-доброго человека не встречал.
Мы давно решили, что при первом же удобном случае в Арктику отправимся вместе. 
Мне дали творческую командировку, Лева взял очередной отпуск (вы не припомните 
друга, который брал очередной отпуск, чтобы сопровождать вас в лютый холод, 
пургу и полярную ночь?), и мы поехали в Ленинград – ловить спецрейс на Северную 
землю.



СОПРИКОСНОВЕНИЕ С ЛЕГЕНДОЙ

По свойственной человеку недооценке своего времени, самые интересные люди жили 
раньше нас. Ностальгия по прошлому так же естественна, как мечты о будущем; но 
если будущее мерещится в розовом тумане, то прошлое так же конкретно, как 
пройденные ступеньки лестницы. Утвердившись в истории, события и люди 
приобретают для нас куда большую значимость, чем для их современников, – точно 
так же как иные наши современники станут легендарными лишь в глазах потомков. 
Ибо только время расставляет всех по местам: сколько раз бывало, что человек, 
удостоенный величайших почестей при жизни, напрочь вычеркивался из памяти даже 
следующего поколения, а тихий и неприметный чудак-мыслитель, которого и соседи 
толком не знали, обретал бессмертие.
Вот так и мы, восторгаясь подвигами Нансена и Амундсена, Седова и Русанова, 
Скотта и Пири, не замечали, непростительно забывали о том, что в наши дни, 
рядом с нами жил и работал в Ленинграде куда менее известный, но ничуть не 
менее великий полярный исследователь и путешественник. Он прожил яркую, но 
тяжелую жизнь, разорванную пополам несправедливостью, о которой неловко и 
стыдно вспоминать; в последние годы ему стали отдавать должное – 
гомеопатическими дозами; но дойдет и до «бронзы многопудья», обязательно 
дойдет!
Когда-то Виктор Шкловский ввел в литературу термин «гамбургский счет». В начале 
века, в период повального увлечения борьбой, чемпионаты мира, проходившие в 
цирках, были договорными: сегодня чемпионом становись ты, а завтра я. Но время 
от времени сильнейшие борцы мира собирались в Гамбурге, снимали зал и без 
зрителей боролись по-настоящему, чтобы выявить не фиктивного, а подлинного 
чемпиона – как они говорили, «по гамбургскому счету».
Так вот, не по официальному положению, званиям и наградам, а по гамбургскому 
счету Николай Николаевич Урванцев был великим полярным исследователем и 
путешественником. Его заслуги перед страной невозможно переоценить. В двадцатые 
годы он исходил вдоль и поперек Таймыр, пока не подтвердил свою гипотезу о 
крупнейших месторождениях цветных металлов: вспомните, какую огромную роль 
сыграла продукция норильского комбината в Великую Отечественную войну! За этим 
подвигом профессор Урванцев совершил второй: в неимоверно трудных условиях 
вместе с Ушаковым, Журавлевым и Ходовым исследовал, описал и нанес на карту 
архипелаг Северная Земля (по словам Эрнеста Кренкеля, понимавшего толк в этом 
деле, – «крупнейшее географическое открытие двадцатого века»).