участники одной из экспедиций, Владимир Панов и его товарищи, и дали мне 
бесценный материал для повести. Потом я тоже вышел в плавание, чтобы своими 
глазами увидеть, что такое обледенение, изучил всю научную литературу, которую 
смог достать, и за год стал приличным специалистом по обледенению судов – 
настолько приличным, что удостоился, пожалуй, высочайшего в своей жизни 
комплимента. Когда мне нужно было понять, благодаря каким маневрам судно 
остается на плаву в штормовую погоду при критической массе набранного льда, я 
напросился в гости к известному полярному капитану и писателю Константину 
Бадигину. Уточнив, что именно мне требуется, Константин Сергеевич подверг меня 
экзамену, подумал и сказал: «Пожалуй, мне нечего добавить, теоретически в этих 
вопросах вы разбираетесь не хуже капитана». Помню, в тот день я не мог работать 
– задыхался от гордости.
Итак, я решил, что мой самолет пойдет на вынужденную посадку из-за сильнейшего 
обледенения. Но одно дело море и совсем другое воздух – разные стихии. Пришлось 
вновь идти на выучку к полярным летчикам, которые уже не раз и не два меня 
выручали.
Герои периода «бури и натиска» (возьми любого – имя!), открывавшие первые 
дрейфующие станции, и зачинатели «прыгающих» экспедиций, эти незаурядные люди 
давно уже на пенсии; иные стали «старыми ворчунами» и ревниво относятся к своим 
летным внукам, другие признают, что внуки достойно приняли из их рук штурвалы, 
и радуются каждому новому достижению в небе полярных широт; яркие 
индивидуальности, все эти люди схожи в одном: за каждым – биография, которая не 
влезет ни в одну анкету, событий – на целую книгу!
Отчаянно рискованные, но всегда тщательно продуманные полеты Николая Белова, 
одного из главных персонажей моей полярной трилогии, мне и придумывать не 
пришлось – все они были в действительности. Одним из прототипов Белова стал 
Виктор Михайлович Перов, летчик «божьей милостью», красивый и могучий человек, 
во вред себе слишком прямой и не склонный к компромиссам. Если наше появление 
на свет и вся дальнейшая жизнь – дело случая, то таких случаев в жизни Перова 
было множество: и рождался заново, и воскресал из небытия (в начале войны сбили 
– горел, упал, выжил), и чудом вновь не погибал – впрочем, для полярных 
летчиков, как и для летчиков-испытателей, явление нормальное, совершенно 
благополучных везунчиков среди них нет. Как и другой прототип Белова, Михаил 
Завьялов, Перов в свое время был представлен к Золотой Звезде, но, как и 
Завьялов, не удостоился высокой награды из-за разных случайностей, среди 
которых не последнюю роль сыграл строптивый характер. Но если из-за этого 
остался шрам на сердце, то история с другой наградой получила широкую 
известность.
В свое время сенсационные сообщения о подвиге экипажа Перова, спасшего от 
неминуемой гибели группу бельгийцев в Антарктиде, облетели весь мир; по 
возвращении Перов принял из рук королевы высший бельгийский орден и вообще 
«стал своим в августейшей семье» – среди спасенных был принц де Линь; забавна 
дальнейшая судьба этой награды. Время от времени к Перову обращались из 
крупного музея с просьбой временно предоставить редкий орден для очередной 
экспозиции; Перов, человек покладистый, соглашался, и за орденом приезжала 
миловидная сотрудница музея. В конце концов супруга Перова, которой визиты 
красавицы не доставляли особого удовольствия, в сердцах сказала: «Отдай ей этот 
орден совсем, нечего сюда приезжать!» Перов так и сделал, и теперь, когда его 
приглашают либо в Бельгию, либо на приемы в бельгийское посольство, берет в 
музее свой собственный орден под расписку!
Перов много и охотно мне помогал, равно как и бывшие члены его экипажа Владимир 
Васильевич Афонин и Борис Семенович Бродкин; долгими часами рассказывал мне 
случаи из своей летной жизни Михаил Григорьевич Завьялов, тот самый, который 
эвакуировал с Новолазаревской группу Гербовича, используя в качестве ледового 
аэродрома айсберг; делились своими воспоминаниями старейшины полярной авиации 
Марк Иванович Шевелев и Илья Павлович Мазурук, а Михаил Алексеевич Титлов до 
мельчайших подробностей припомнил, как при вынужденной посадке сел «на брюхо», 
когда его самолет обледенел… Словом, еще до полета на Северную землю я точно 
знал, что происходило с самолетом, вынужденная посадка которого должна была 
стать завязкой повести.
Оставалось окунуться в атмосферу Арктики, разработать сюжет и садиться за 
письменный стол.
Не могу не признаться в одном своем недостатке. Честно говоря, «окунаться в 
атмосферу» железной необходимости не имелось: на Северной земле я бывал не раз 
и знал, что ничего особенно нового там не увижу (ошибся, да еще как!). Но 
давным-давно, только начиная работу в литературе, я вбил себе в голову, что без 
«окунания» у меня ничего не получится, и перед тем как что-то писать, всякий 
раз отправлялся глазеть на место действия. Недостаток воображения? Наверное. 
Поэтому я с некоторой грустью думаю о том времени, когда стремление попасть на 
место действия вступит в антагонистическое противоречие с возможностями моего 
организма и путешествовать придется только мысленно, листая специальную 
литературу и до рези в глазах всматриваясь в потолок – в призрачной надежде 
собрать с него чахлый сюжетный урожайчик.
Впрочем, в данном конкретном случае полет на Северную землю был оправдан: дело 
в том, что на одном из островов архипелага, на острове Октябрьской революции, 
находится гигантский ледник – купол Вавилова, на куполе – полярная станция, а 
ее начальником в то время был Василий Семенович Сидоров. К нему-то мы со Львом 
Васильевичем Череповым и направлялись.
Как-то для себя, для внутреннего пользования, я мысленно выковал цепочку, 
звенья которой символизировали людей, устроивших мою полярную судьбу. Вот они.