только руководитель – никакой летчик в Арктике не удержится, если будет летать 
только по правилам: на собраниях его будут хвалить, приводить в пример, а потом 
потихоньку избавятся – переведут на материк, где с твоим характером спокойнее.
Поэтому среди полярных летчиков, привыкших «взлетать с баскетбольной площадки и 
садиться на волейбольную», особенно много асов.
Вот одна мысль Лукина, которую я, облачив в литературную одежду, передал 
Анисимову: «Лихачество, риск ради самоутверждения были ему чужды; легенды о 
летчиках, пролетавших под мостом, не столько волновали его воображение, сколько 
удивляли бессмысленностью поступка; подлинное уважение внушал ему риск ради 
жизни, ради порученного дела – осознанный, разумный риск летчиков-испытателей 
или первопроходцев полярных широт с их полными неизвестности посадками на 
дрейфующий лед».
Лихачеством полярников можно удивить, но не завоевать их уважение; для них 
настоящий ас тот, у кого наряду с разумным риском и изюминкой в работе имеется 
и трезвое осознание своей ответственности, кто рискует только в случае 
необходимости, а не для самолюбования и произведения эффекта на окружающих; 
безудержной показной лихости настоящий ас не допустит, он хорошо знает, что при 
ЧП страдают не только командир корабля, но и многие другие, не повинные в его 
лихачестве.
Неоднократно попадая в ЧП с разными экипажами и при различных обстоятельствах, 
Лукин привык с огромным и неподдельным уважением относиться к полярным 
летчикам; истории об их мужестве и самообладании он рассказывал мне долгими 
часами.
– Интересную мысль высказал Лев Афанасьевич Вепрев, – говорил он, – вдумайтесь 
в нее: «Хороших летчиков много, но проверка на профессиональную пригодность 
командира корабля происходит после ЧП». Очень точно сказано! Каждая авария для 
командира корабля – глубокая психологическая травма с труднопредсказуемыми 
последствиями. Не стану называть фамилий, но, проанализировав свой опыт, я 
выделяю два варианта. Если после ЧП, вроде тех, о которых шла речь, летчик 
остается самим собой – все в порядке, он настоящий профессионал; если же с ним 
происходит надлом, если он начинает избегать всякого риска, перестает видеть в 
своей работе глубоко заложенное в ней романтическое начало – летать он будет, 
но одним асом станет меньше. Иные после ЧП меняются настолько, что их трудно 
узнать – будто подменили человека.
Я не имею права их осуждать, – заканчивал свой монолог Валерий. – Ведь в 
пилотском свидетельстве два талона: если один вырежут, то при следующем ЧП 
свидетельство просто забирают, а восстановить его – дело далеко не простое, 
много крови испортишь. Жаль бывает, конечно, что сроднишься с пилотом, а потом, 
стараясь не обидеть, с ним расстаешься, но что поделаешь – «прыгающим» нужны 
асы без страха и упрека…
…И вот смотрю я сейчас на фотографию, историю которой только что рассказал, и 
вновь думаю о ни с чем не сравнимой роли случая в нашей жизни. Я часто 
вспоминаю об этом – «зациклился», как говорят, но моя вера в случай 
непоколебима: хватайся за него – и дерзай, положась на удачу, как где-то, 
кажется, говорил Бернард Шоу. Итак, через час я уже был уверен, что это сюжет 
повести о летчиках и пассажирах, по воле судьбы оказавшихся в экстремальной 
ситуации; через неделю-другую я пошел оформлять командировку в Арктику, а еще 
через несколько недель вместе со своим старым полярным другом Львом Череповым 
вылетел на Северную землю – собирать материал.
Но с Лукиным мы расстаемся лишь временно. Спустя восемь лет после нашей первой 
встречи я вновь прилетел к нему и о том, что узнал и увидел, расскажу в 
заключительной части этого повествования – тем более что на сей раз мне повезло,
 интересные события случились и при мне.
Впрочем, за эти самые восемь лет мы не раз встречались – когда Валерий 
возвращался из Арктики, из очередной «прыгающей» экспедиции. Все эти годы он 
летал над приполюсными широтами, искал на ледяных полях с их взорванным 
пейзажем взлетно-посадочные полосы, участвовал в столь захватывающих дух 
первичных посадках и прыгал на неверный лед.
А таких посадок и прыжков у Валерия Лукина была уже тысяча…



СТО ДРУЗЕЙ

Подаренная Лукиным фотография завела меня, как часовая пружина: пожалуй, ни 
разу еще в своих литературных интересах я не развивал столь бурной деятельности.

Прежде чем вылететь на Северную землю для изучения обстановки, мне нужно было 
решить, по какой причине терпит аварию самолет.
Я выбрал обледенение – и потому, что оно типично для попавших в переохлажденную 
облачность самолетов, и потому, что уже был неплохо знаком с этим грозным и 
малоизвестным читателю явлением: как раз несколько месяцев назад я закончил 
работу над повестью о гибели судов от обледенения.
Перо тянет назад! Идея повести «Одержимый» тоже родилась по чистой случайности 
– в разговоре с моим бывшим начальником станции СП-15 Владимиром Пановым. После 
трагических событий в Беринговом море, когда в течение нескольких часов от 
обледенения перевернулись вверх килем четыре советских и три японских 
рыболовных траулера, в море вышли научные экспедиции – с целью изучить способы 
борьбы с этой опасностью. А как изучишь, если не вызвать огонь на себя – не 
пойти на обледенение? Одна экспедиция погибла, другие завершились удачно;