Так что нет нечего удивительного в том, что док двадцать второй Леонид Баргман 
встретил меня с огромным энтузиазмом, поселил у себя, нашпиговал всевозможными 
таблетками, заполнил целую страницу медицинского журнала и уложил на 
раскладушку, на которой я добросовестно проспал часов двенадцать.
Проснулся я в отличном расположении духа, которое мгновенно упало до нулевой 
отметки, когда Леонид доложил, что несколько часов назад Лукин улетел. 
Утешительное добавление, что «Валерий заходил, прислушался к моему храпу и 
просил передать привет», не подняло моего настроения и на десятую долю градуса. 
Больше всего я боялся, что Лукин без меня полетит на точку 34, на которой мне 
необходимо было отметиться, причем до зарезу. От одной только мысли о том, что 
Лукин это сделает, можно было рехнуться. Ясным и спокойным голосом, каким их 
брат врет безнадежно больным, Леонид заверил, что на точку 34 «прыгающие» 
сегодня не полетят, – он сам это слышал от человека, сосед которого по домику 
лично мылся с Лукиным в бане. Одобряюще похлопав меня по плечу, док умчался по 
срочному вызову – разгружать только что прибывший борт.

Как и СП-23, двадцать вторая оседлала солидных размеров айсберг. К сожалению, 
последний из тех, что обнаружили в семидесятых годах ледовые разведчики. Много 
лет на нем дрейфовали наши полярники, айсберг служил им верой и правдой; 
опустил флаг на СП-22 последний начальник станции Валерий Лукин – после того 
как айсберг сбился с привычной линии дрейфа и пошел умирать в Гренландское море.
 Но это произошло через пять лет, а пока что на станции жили спокойно, хотя и 
без особого комфорта, который вполне можно было создать на таком солидном 
фундаменте, как айсберг.
Меня, кстати, всегда удивляло равнодушное отношение нашего полярного начальства 
к такой нынче общепринятой вещи, как элементарный комфорт. Ну, понятно, его 
трудно обеспечить на станциях, дрейфующих на паковом льду, который то и дело 
трещит и лопается, из-за чего домики и оборудование приходится перебазировать 
на соседние льдины. Однако, восприняв героические традиции коллектива СП-1, 
последующие поколения полярников, так же как и жившие в одной палатке папанинцы,
 в знак солидарности, что ли, решили обходиться без всяких удобств. И не только 
на дрейфующих станциях, но и в полярных аэропортах и гостиницах, на береговых, 
островных и антарктических станциях. «Подумаешь, удобства! Деды наши, отцы 
обходились…» Слов нет, обходились, честь им и хвала; и на фронте тоже 
обходились, и на БАМе, и в Тюмени… А в истории болезни вы не заглядывали? 
Знаете ли вы, что вполне здоровые и закаленные люди рано или поздно очень 
жалеют, что в жестокие морозы с ветром пользовались холодным туалетом? Если для 
молодых полярников в пренебрежении комфортом имеется некий шик, то их коллеги 
среднего и старшего поколений на сию тему стараются не иронизировать – здоровье 
не позволяет.
Удивительно устроена наша натура! В Москве я мечтал о том, чтобы оказаться на 
льдине с «прыгунами». Оказался. Дальнейшие мечтания проходили такую 
трансформацию: когда под пронизывающим ветром вертели лунку – мечтал о палатке 
и газовой горелке; в палатке мечталось о том, чтобы побыстрее закончить станцию 
и влезть в самолет; на борту, скорчившись на ящиках с приборами, виделась, как 
в розовом сне, раскладушка с простыней на СП; на раскладушке одолевали мысли о 
сказочной жизни, ожидающей человека на Диксоне или в Черском, а оказавшись там, 
считал часы до ближайшего борта на материк. Ну а дома, отдохнув и отогревшись, 
начинаешь все настойчивей подумывать, а потом мечтать о льдине… Вот и разберись,
 найди логику в эмоциях такого странно устроенного существа, как бродяга! А, 
черт с ним, с комфортом, деды наши, отцы…
* * *
К приходу бригадира грузчиков (не удивляйтесь, на полярных станциях это участь 
всех врачей) я прикинул список вопросов и приготовился к долгой беседе. Дело в 
том, что встреча с Леонидом Баргманом, одним из самых именитых арктических 
врачей, была давно запланирована: он был соратником Василия Сидорова по дрейфу 
на СП-13 и одним из главных действующих лиц истории, которая меня сильно 
заинтриговала и которой я намеревался закончить повесть «За тех, кто в дрейфе!».

И оказался невольным свидетелем того, как разворачивалась эта история в апреле 
1967 года. Вместе со старой сменой станции СП-15 я вылетел тогда на Северную 
землю, в аэропорт острова Средний; гостиничный барак был переполнен, летчики и 
полярники спали на двухъярусных койках, на полу в коридорах, во всех проходах; 
два человека всю ночь бодрствовали: один из руководителей полярной авиации, 
знаменитый летчик Петр Павлович Москаленко и я. Впрочем, не спалось и 
Трешникову: раз пять за ночь он выходил и спрашивал, есть ли новости.
Новостей не было почти до утра. Решалась судьба четверки, оставшейся на 
осколках разбитой подвижками льда и торосами станции СП-13; из-за того что 
предыдущий борт был перегружен, а полоса укорочена – поперек прошла трещина, – 
четыре добровольца покинули борт и стали ждать следующего. Между тем погода в 
районе станции была скверная, радиостанция утонула, основная полоса разбита, 
произвести посадку было некуда.
– Пурга, туман, повсюду разводья, – вспоминал Баргман. – Сидоров ушел километра 
за полтора проверить, в каком состоянии запасная полоса, а мы, кое-как запустив 
движок, нашли фонарь-прожектор и непрерывно давали Василию Семенычу морзянку… 
Потом добрались до него, с грехом пополам привели полосу в порядок – еще тот 
порядок, на нее сверху небось и смотреть было страшновато – и стали с лютым 
беспокойством гадать, найдет нас самолет или не найдет – без привода, в тумане…
Историю эту я описал подробно – не в документальном виде, правда, но, как мне 
кажется, достоверно; а тогда, на Среднем, мы ходили с Москаленко взад-вперед,