обозванный «лежебокой» Красноперов был начальником высокоширотной экспедиции 
«Север», то есть одним из самых ответственных полярных руководителей в Арктике, 
но не выдержал, выкроил несколько дней, чтобы вновь стать рядовым «прыгуном» – 
«вдохнуть молодость в начальственную оболочку», как кто-то пошутил. Столь же 
охотно по зову Лукина несколько лет подряд шел в рядовые и Александр Чирейкин, 
постоянный начальник одной из морских экспедиций в восточном секторе Арктики. 
Сплошное начальство! Сутками почти не спят, едят что придется, работают до 
седьмого пота, мерзнут – лишь бы «тряхнуть стариной», испытать самые острые в 
Арктике ощущения.
– В общем, правильно, – подтвердил Лукин, когда я поделился с ним этими 
размышлениями. – В «прыгающей» на звания никто внимания не обращает, здесь все 
равны – и работа, и судьба общая.
– Кстати, о судьбе, – припомнил я. – Почему вы перед прыжком всегда засовываете 
за голенище унта этот охотничий нож? Опасаетесь встретиться на льду с медведем?
– Ну, это маловероятно, – ответил Лукин, – хотя и случалось. Вы, надеюсь, не 
думаете всерьез, что можно отмахнуться ножом от белого медведя? Впрочем, 
спросите лучше вашего соседа, у него имеется ценный опыт по этой части.
Лукин и Красноперов переглянулись, засмеялись.
– Этот ценный опыт, – сказал Красноперов, – по самой высокой таксе я бы оценил 
в ломаный грош. Дело было так. После посадки мы разгрузились, поставили палатку,
 пробурили лунку – словом, начали работу; слышу, кто-то рядом топает: летчики, 
наверное, замерзли, хотят погреться. Распахнул я полу палатки – огромный 
медведь! Зверюга первый в моей полярной жизни, да еще, как писал Зощенко, 
«ужасно здоровый, дьявол». Теоретически я был подкован плохо, знал, что в таких 
случаях следует вежливо поздороваться, спросить, как жена, детишки, чаю 
предложить. Так то теоретически! Медведь смотрит на меня, облизывается, а я 
слегка превратился в камень, язык примерз ко рту, но краешком глаза приметил, 
что летчики забрались на крыло и, сволочи, хохочут. Оружие они держали наготове,
 но очень интересовались знать, как я прореагирую: приглашу медведя погреться 
или грохнусь в обморок. Я интуитивно выбрал третий, далеко не лучший вариант: 
выскочил из палатки, бросился бежать, но подвернул ногу, упал и стал с покорным 
ужасом ждать развития событий. Секунда, другая, третья – что за черт, никто 
меня не ест; поднял голову – медведь уходит… Необязательно цитировать слова, 
которые я высказал летчикам?
– Догадываюсь. Вы, наверное, им сказали, что очень их любите, всех вместе и 
каждого в отдельности.
– Примерно так, – согласился Красноперов, – с небольшими, но очень важными 
добавлениями… Рассказывай, Валерий, свою историю, она и в самом деле 
поучительная.
Рассказ Лукина я успел записать практически дословно. Вот он:
– Прыгать с борта несущегося по льду самолета не так уж сложно: кто из нас в 
детстве не соскакивал на ходу с подножки трамвая? Конечно, нужна сноровка, но 
это дело наживное… К концу первой моей экспедиции я уже сделал несколько 
десятков прыжков и чувствовал себя этаким прожженным профессионалом, которому 
черт не брат и море по колено. И напрасно, потому что настоящий профи никогда 
не забудет о мелочах – например, посмотреть себе под ноги. Выпрыгнул с буром, и 
вдруг – сильный рывок и меня потащило по льду: ногу перехлестнула стропа 
моторного чехла, капроновая лямка толщиной шесть сантиметров. А самолет-то 
продолжает мчаться! Впервые я понял – на своем опыте, а не из литературы, – что 
ощущает человек, привязанный к обезумевшей лошади. Но тогда я думал о другом: 
во-первых, о том, что в полуметре от меня на скорости несется лыжонок, и стоит 
самолету чуть-чуть повернуть налево, как этот лыжонок «попробует меня на 
прочность»; во-вторых, о том, как достать из кармана и открыть складной нож, 
чтобы перерезать стропу. Достать-то я его достал, а вот открыть на такой тряске 
не смог. Ребята с борта заметили, стали выбрасывать чехол, но тот по закону 
подлости за что-то зацепился; тогда побежали к летчикам, те обрубили двигатели, 
самолет остановился… Протащило меня метров сто пятьдесят, на неплохой скорости, 
и, видимо, я был хорош – понял это без зеркала, по лицу подбежавшего командира 
корабля Александра Долматова. «Валера, извини, ведь убить тебя мог…» Нет, 
говорю, это мне извиняться, сам виноват… С того дня я ношу охотничий нож – на 
всякий случай… А вот и двадцать вторая, заходим на посадку. Саша, не помнишь, 
сегодня у них не банный день? Хорошо бы выдраить шкуру, если нет веника, то 
хотя бы наждаком, как думаешь?



НА СП-22

Как-то так получается, что на полярных станциях койки мне сдают либо радисты, 
либо врачи. Чаще всего врачи. Видимо, потому, что за время зимовки они успевают 
истосковаться по практике – какая там практика, если этих «здоровых буйволов» в 
медпункт разве что по приказу начальника станции загонишь! – а тут на тебе, 
подарочек: шатаясь, выползает из самолета (вездехода, тягача) субъект, от 
одного вида которого у врача радостно загораются глаза, а рука тянется к 
скальпелю. Вот на ком можно поправить дела: простучать, прослушать, что-нибудь 
вырезать, с озабоченным лицом снять и расшифровать кардиограмму, поцокать при 
этом языком и пробормотать «да-с», скорбно покачать головой и с тихим 
сочувствием спросить, не желаю ли я спецрейсом немедленно вылететь к ближайшему 
крематорию. Отмечены случаи, когда на протяжении недель я был на станции 
единственным пациентом и только благодаря мне врач не терял своей квалификации.