накачивались кофе и тоже с лютым беспокойством гадали, и мне не забыть, какой 
радостью светилось лицо этого все в жизни повидавшего человека, когда прибежал 
радист и доложил, что Сидоров с ребятами на борту. А еще часа через три Сидоров 
прилетел на Средний, тогда еще молодой, возбужденный, счастливый, и с того дня 
мы исчисляем начало нашего переросшего в дружбу знакомства.
Своего врача Сидоров очень любил за самоотдачу и юмор и очень жалел, что вместе 
зимовать как-то больше не получалось. Помня рассказы Сидорова, я спросил 
Леонида, насколько полезны для здоровья танцы голышом на льду в сорокаградусный 
мороз с ветром.
– В качестве обязательных физических упражнений я их не рекомендую, – док 
сощурился, – но в определенных обстоятельствах, чтобы развеселить публику… 
Подробности? Когда льдину разломало, Сидоров разбил нас по бригадам: одни 
работают до упора, другие пару часов отдыхают, потом – смена. И вот, отработав, 
мы с поваром ввалились в свой домик, разделись до трусов и заснули, кажется, 
раньше, чем упали на нары. Но ненадолго: услышали во сне треск, домик 
покачнулся, накренился… Жуткие мгновения, особенно спросонья! Выскочили 
раздетые, видим, домик завис над двухметровой трещиной и раздумывает, как ему 
поступить дальше: сразу нырнуть в трещину или еще послужить человечеству. До 
кают-компании не добраться, повсюду развело, до других домиков тоже; а мороз, 
ветер! Прыгаем на своем обломке на глазах у ребят, а они тоже спасаются – 
правда, не столь легкомысленно одетые; нашли мы мешок с марлей, стали плясать 
на нем, а не на льду – все равно мороз прохватывает до печенок. И тут меня 
пришпорила пренеприятнейшая мысль: ведь в докладной обязательно напишут, что 
доктор замерз потому, что не успел надеть штаны. И заголовок в газете: 
«Героическая смерть без штанов». Поделился этой вдохновляющей мыслью с поваром, 
она произвела на него неотразимое впечатление, и он вызвался проскочить в домик 
за одеждой. Но весил повар за сто килограммов, я вынес ему благодарность за 
рвение и пошел сам. В «Золотой лихорадке» есть очень смешная сцена: Чаплин 
бегает по домику, который завис над бездной. Примерно такая же ситуация, 
ступишь не туда, куда надо, – и вместе с домиком уйдешь в преисподнюю. Но если 
голод не тетка, то холод тоже не родной дядя, согласны? Дрожа каждой клеточкой 
тела – в данном случае удобно сказать, что от холода, а не от страха, – проник 
в домик, слегка вместе с ним покачался (в эти мгновения почему-то появилась 
икота – симптом, ждущий своего медицинского обоснования) и выбросил вещи на лед.
 Благороднейший домик! Он держался до конца, он позволил нам одеться – и только 
тогда послал нам последнее прости.
Между прочим, – продолжал Леонид, – наш домик за несколько месяцев до этих 
событий оказался в сфере внимания самого Алексея Федоровича Трешникова. Жили мы 
втроем, с нами был еще гляциолог. Жизнь на льдине однообразная, сюрпризов, 
кроме преподносимых природой, немного, и чтобы в пресном тесте попадались 
изюминки, приходилось изыскивать юмористические ресурсы. Как-то 
соседа-гляциолога озарила идея, и он подложил повару под матрас бутылку – 
плагиат, такое бывало, но почему бы и не повторить? Хотя наш повар не слишком 
сильно напоминал андерсеновскую принцессу на горошине – думаю, взглянув на них, 
вы бы сразу сказали, кто принцесса, а кто повар, – под утро, яростно 
провертевшись ночь на матрасе, он обнаружил бутылку и, как честный человек, 
решил не оставаться в долгу. Уходя на вахту, он насыпал на нашу угольную печку 
горсть перца, и вскоре из-за едкого запаха и дыма в домик невозможно было войти.
 Целый день мы проветривали, но тщетно, и тогда, чтобы перебить запах, мы 
облили и печку, и скудную мебель одеколоном. В это время на станцию прилетели 
Трешников и его друг, писатель Борис Полевой; как на грех, они проходили мимо, 
зашли, заинтригованные, к нам, и Трешников спросил: «Что у вас здесь, 
парикмахерская?»

День вынужденного отдыха на двадцать второй оказался на редкость насыщенным.
К механикам у полярников особое отношение: от них зависит жизнедеятельность 
станции. Пигузов, если помните, говорил о поваре и начальнике; по большому 
счету от этих двух людей зависит работа и настроение коллектива, но не жизнь. А 
вот ошибка или небрежность механика могут станцию погубить – достаточно 
вспомнить пожар в дизельной на станции Восток. Сгорит, скажем, аэрологический 
павильон с оборудованием, станция останется без науки – плохо, но поправимо; 
сгорит дизельная, станция останется без тепла, а радиостанция без энергии – это 
может быть непоправимо. Поэтому каждый опытный начальник подбор кадров начинает 
с механиков. Найдет надежных – станет спокойно подбирать остальных; прозевает, 
упустит – всю зимовку будут сниться кошмарные сны, вроде того, что механик в 
дизельной закурил и бросил на пол непогашенный окурок.
В литературе мы привыкли освоение высоких широт связывать со славными именами 
руководителей: Шмидта и Самойловича, Урванцева и Ушакова, Папанина и Федорова, 
Сомова и Трешникова, целой плеяды летчиков. А между тем колоссальную роль в 
завоевании полярных форпостов сыграли безвестные зачастую механики. Лишь в 
мемуарной литературе можно встретить имена Николая Мехреньгина, Михаила 
Комарова, Михаила Кулешова и других виртуозов-механиков, великих мастеров, 
всегда находивших выход из безвыходных положений. Со многими старыми механиками,
 хранителями полярных традиций, удалось познакомиться и мне: с Федором Львовым, 
Иваном Зыряновым и Алексеем Сёмочкиным в Антарктиде, с Николаем Боровским, 
Николаем Лебедевым, Василием Харламовым и Павлом Быковым в Арктике. Как жаль, 
что «иных уж нет, а те далече…». Сколько раз они вдыхали жизнь в штурмуемые 
лютым холодом очаги человеческого жилья, голыми руками на морозе перебирали 
каждый болтик, воскрешая вышедшую из строя технику, запускали безнадежно, 
казалось, выработанные дизели, изобретали экономнейшие печки для обогрева,