одобрения Ириши, и по нескольку раз в день делает зарядку с 
десятикилограммовыми гантелями, толкает двухпудовую гирю и бегает по палубе. Но 
от всего этого мощное Витино тело наливается новыми соками, и доктор изводит 
себя диетой. Он мужественно отказывается от первых блюд, не ест хлеба и ходит 
голодный до тех пор, пока плоть не поднимает бунт. Тогда, махнув рукой на диету,
 Витя уминает блюдо креветки, снимает обеденные ограничения и несколько дней 
ходит счастливый. Но потом он замечает, что Ириша с фотографии укоризненно на 
него смотрит, и угрызения совести снова сажают Витю на диету…
Часа через полтора приходит Валерий, проверяет нашу работу и ставит четверку с 
минусом – на два балла больше, чем я ожидал. Затем нежно, как кошку, гладит 
капроновую сеть.
– Доктор, смотри, – смеется Валерий. – Твой приятель!
На палубе появляется сутуловатая фигура в голубой пижаме. Это из машинного 
отделения вышел размяться Дед. Увидев бегущего к нему доктора, он позорно 
покидает поле боя.
– Ничего тебе не поможет! – кричит ему вслед Витя. – Все равно ошкерю!



ПЕРВЫЙ ПОМОЩНИК АЛЕКСАНДР СОРОКИН

Погода стоит жаркая и ровная, дни бегут, похожие один на другой, как 
километровые столбы. Но нам грех жаловаться на однообразие, жизнь на «Канопусе» 
движется каким-то рваным темпом, бьющим кнутом по нервам. Три дня подряд – 
полные тралы хорошей рыбы, и вдруг – надоевшие до омерзения скаты, ничтожная, 
годная только на муку серебристая рыбешка по прозванию «доллар-шиш». Или просто 
пустяк – двести—триста килограммов всякой всячины. Круглые сутки штурманы 
вздыхают над картами, с надеждой смотрят в фишлупу и настороженно – на зигзаги 
эхолота: не прозевать бы косяк, который за полчаса может заполнить трал до 
отказа. Ох, как хочется удачи, большой и постоянной, настоящего рыбацкого 
счастья!
Но сегодня – хороший день. Сегодня все улыбаются и шутят, кроме технолога. 
Анатолий Тесленко бегает по корме с несчастным лицом. Он вздымает руки кверху, 
и непонятно, кого он призывает в свидетели: Бога или капитана, стоящего на 
кормовом мостике. У технолога чудовищные неприятности: два трала, один за 
другим, принесли двадцать тонн рыбы. Ею завалена вся палуба, полны ванны. Рыбу 
не успевают обрабатывать, а сортировка и упаковка превращают Толину жизнь в 
сплошную муку.
– У меня двенадцать сортов! – стонет он, обращаясь к Богу или капитану. – Я не 
успеваю! Давайте еще людей! Стопорьте машины! Пусть духи выходят на под-вахту! 
У меня двенадцать сортов! Я не…
Капитан посмеивается, довольный. Осложнения, вызванные избытком рыбы, – 
приятные осложнения. Гораздо легче из рубля сделать полтинник, чем из ничего 
одну копейку.
– Может, еще один трал забросим? – закидывает он удочку.
Технолог хватается за сердце.
– Ладно уж, – ворча, уступает Аркадий Николаевич. – За четыре часа управишься?
– За пять! – повеселев, клянчит Анатолий.
– Четыре – и ни минутой больше! – ставит точку капитан и, чтобы прекратить торг,
 уходит с мостика. А Тесленко весело бежит в рыбцех, куда по транспортерам 
плывет рыбная река.

Я сижу рядом с Александром Евгеньевичем на кормовом мостике. Я ошибся, сказав, 
что сегодня всем весело, кроме технолога. Первому помощнику тоже не до смеха. 
Он не выспался и очень хочет курить. Ну, до того хочет курить, что хоть вой. Но 
курить нельзя. Жене послана радиограмма, повсюду рыщут агенты Деда, принцип и 
самолюбие – о курении нечего и думать. Но что поделать, если думается только и 
исключительно об этой гнусной отраве? Особенно угнетает мысль, что Дед, по 
провокационным слухам, покуривает в каюте. За руку его никто не поймал, но в 
глазах у стармеха нет той библейской тоски, которая отличает людей, бросивших 
курить. Нервная система Сорокина настолько потрясена свалившейся на нее 
напастью, что я даже предложил капитану приказом по «Канопусу» обязать первого 
помощника начать курить – чтобы он снова стал нормальным человеком. Но Аркадий 
Николаевич и слышать не хочет об этом.
– Пусть мучается! – мстительно восклицает он. – Два дня надо мной измывался: «У 
нас воля! Мы такие! Мы сякие!» На коленях проползет по всему пароходу – 
возвращу клятву, так и быть.
Мы сидим и подсчитываем, что если будем морозить хотя бы по двадцать тонн в 
сутки, то к приходу плавбазы как раз успеем набрать полный груз – тонн 
четыреста рыбы.
– Не будем загадывать вперед, – спохватывается Александр Евгеньевич. – Плохая 
примета.
– Хорошо, не будем, – соглашаюсь я.
Старая песня. С минуту мы считаем молча, про себя, шевеля губами и глядя в небо.

– Если даже по восемнадцать—девятнадцать тонн, – не выдерживает один из нас, – 
все равно успеем!
И мы смотрим на корму, где к разделочным столам, в раскрытые пасти ванн 
перебрасываются эти самые тонны, и мне кажется дикой и неправдоподобной мысль, 
что вот ту макрель, что притихла сейчас у стола, я через два-три месяца увижу в