когда нас выстроили по тревоге.
Перед строем выступил подполковник Локтев.
– Товарищи! – восклицал он. – Среди нас есть подлец, запятнавший знамя нашего 
полка! Этот негодяй ограбил старика и его жену, представителей братского народа,
 освобождённого Советской Армией! Они видели, как грабитель бежал в 
расположение полка. Смир-но!
Четверо – Локтев, принявший командование полком, майор, седоватый подполковник 
из военного трибунала и совсем дряхлый старик чех, явно смущённый тем, что 
происходит, начали обходить ряды. Время от времени чех останавливался и 
умоляюще говорил что-то сопровождавшим, но Локтев отрицательно качал головой и 
продолжал, бережно держа под руку, вести старика вдоль рядов.
Мы стояли по стойке «смирно», нам было безумно стыдно.
Дорошенко вытолкнули из рядов сами солдаты, увидевшие, как он пытается 
выбросить из кармана и придавить ногой древние медные часы-луковицу и 
позолоченное обручальное кольцо.
Через пять минут Дорошенко расстреляли перед строем, и не было ни одного 
человека, который бы о нем пожалел.
И меньше всего – мы. Из-за этого мерзавца нас оторвали от постели умирающего 
Заморыша. Жук, который впервые нарушил свой воинский долг и отказался идти на 
построение, рассказал, что Саша на короткое время пришёл в сознание и просил не 
поминать его лихом. Теперь он снова впал в беспамятство, и хирург, повидавший 
за войну тысячи смертей, честно предупредил, что вот-вот начнётся агония.

Саша умирал трудно, и почерневший от горя Жук не спускал с него глаз. С ним 
вместе Жук провоевал три года, и хотя был старше двадцатилетнего Заморыша всего 
на семь лет, относился к нему как отец: строго отчитывал за проступки, даже 
наказывал, но во всех его репликах, обращённых к маленькому другу, сквозили 
гордость и неприсущая Жуку теплота. Оба они были одиноки и, как часто бывало на 
фронте, предполагали после демобилизации поселиться вместе.
И теперь Заморыш умирал – из-за непоправимой ошибки, допущенной его старшим 
другом
Мы хоронили его под вечер, на деревенской площади. Вокруг, обнажив головы, 
стояли чехи. Локтев произнёс короткое прощальное слово и бережно прикрыл краем 
знамени обострившееся лицо прославленного разведчика Александра Дворикова, по 
прозвищу Заморыш.
Навсегда в моей памяти осталась последняя ночь войны: мы сидим в палатке вокруг 
врытого в землю стола, заставленного бутылками трофейного сухого вина, Музыкант 
бряцает на гитаре, а чёрный, как земля, Жук пьёт, не пьянея, стакан за стаканом 
и с невыразимой печалью напевает, качая тяжёлой головой:


Не для меня придёт весна-а-а,
Не для-я меня Дон разольётся, и сердце радостно забье-ется
Восторгом чувств – не для ме-еня…





ВСЕ ХОРОШО, ЧТО ХОРОШО КОНЧАЕТСЯ

Теперь, когда война закончилась, у солдат заныли старые, незалеченные раны. 
Никто не жаловался, пока шли бои, где каждый шаг мог оказаться последним и для 
здорового и для трижды лежавшего в госпиталях – не угадаешь.
А нынче, когда изнурительные походы остались позади и смерть больше не летала 
над головой, когда можно было часами в истоме валяться на берегу речки или в 
лесной тени, обнаружилось, что солдаты устали. Они прощупывали под багровыми 
шрамами не извлечённые в госпиталях осколки, все чаще вспоминали о ревматизме, 
подхваченном во фронтовой слякоти, прислушивались к неровным толчкам 
перетруженного сердца и без конца говорили о жёнах, ребятишках и семейном уюте. 
Миномётчики с тревогой думали о том, будет ли им послушен, как прежде, комбайн, 
автоматчики уже видели себя у токарных и фрезерных станков – словом, душою 
солдаты были дома, по которому безмерно истосковались.
У солдат оказалось слишком много свободного времени, и это губительно 
сказывалось на дисциплине. Поняв, что личным составом все более овладевают 
демобилизационные настроения, высшее начальство, преодолевая пассивное 
сопротивление снизу, осуществило весьма болезненный для фронтовиков, но 
безусловно необходимый перевод армии на мирные рельсы.
В полк прибыли только что выпущенные из училищ молодые и щеголеватые лейтенанты.
 На их гимнастёрках горели начищенные до блеска пуговицы, а на ногах скрипели 
хромовые сапоги. Это уже были по-настоящему обученные офицеры, знающие устав и 
службу куда лучше своих коллег-фронтовиков, «выстреленных» из краткосрочных 
курсов младших лейтенантов (каждые три месяца – повышение, если не ранят и не 
убьют). Юные офицеры для начала вытеснили с должностей командиров взводов 
фронтовиков-сержантов и стали задавать тон в дисциплине: общий подъем, боевая и 
строевая подготовка, караульная служба, устав, выправка и внешний вид.
Правда, разведки все эти новшества до поры до времени не коснулись. После 
завтрака Жук уводил нас в лес, где мы выбирали уютную полянку, спали, загорали 
и вели бесконечные споры о прошлом, настоящем и будущем.
Жук очень изменился, стал неразговорчив и подолгу лежал на спине, глядя в небо