Он первым вбежал в домик, и ему досталась последняя очередь из автомата.
Юра Беленький, перепрыгнув через тело Макарова, ударом приклада раздробил 
убийце челюсть. Но немец, наверное, живёт и сейчас со вставными зубами и думать 
забыл о могучем, богатырского сложения сибиряке-комбате, который спас ему, 
проклятому фашисту, жизнь и поэтому погиб за три недели до конца войны.

Теперь я знаю, что это чушь – будто перед мысленным взором гибнущего человека 
проходит вся его жизнь.
Когда немец пытался пристрелить меня в блиндаже, я так растерялся, что вовсе ни 
о чём и не думал.
Когда Володя попал ботинком в треснувший пень и никак не мог высвободить ногу, 
в трех метрах от него плюхнулась на траву граната с деревянной ручкой. Она не 
взорвалась, и Володя остался жив. Я спросил его, о чём он успел передумать в 
эти секунды. Володя удивлённо пожал плечами.
– Материл ботинок, – откровенно признался он.
Я потом задавал такие вопросы многим товарищам. Почти каждый фронтовик 
когда-нибудь был на волосок от гибели, но никто мне не ответил, что в роковое 
мгновенье перед его глазами проносились картины детства, или свадьбы, или 
первого поцелуя с любимой.

А через несколько минут погиб Кузин – из-за своей жадности. Он зашнырял по 
домику и выволок во двор роскошный кожаный чемодан.
– Не открывай! – дико закричал Виктор Чайкин. – Ложись!
Кузин не послушался и рванул крышку. В чемодане оказалась мина-сюрприз 
натяжного действия.

Самые страшные два часа: наш батальон слишком углубился в лес и попал в 
окружение. Мы поняли это, когда новый комбат Ряшенцев приказал прекратить 
продвижение и занять круговую оборону. Какое счастье, что мы успели выйти из 
леса на широкую, в редких кустах поляну – нас бы перестреляли как кроликов. А 
теперь на эту поляну, плюясь снарядами, выползли восемь немецких танков, а за 
ними шли фашисты, стреляя из прижатых к бокам автоматов.
А наши орудия остались позади, и гранаты были на исходе. И некуда было податься 
– батальон оказался в огненном кольце.
Нас спасло то, что поляна была минирована, и танки продвигались по проходам 
слишком медленно, буквально с черепашьей скоростью. И до нас они не дошли: их 
расстреляли ИЛы, которые в те дни непрерывно кружились над плацдармом. Это было 
чудесное зрелище: ИЛы, чуть не задевая верхушки сосен, проносились над поляной, 
поливая огнём танки, делая крутые виражи, и вновь возвращались. Из восьми 
танков успел удрать лишь один, остальные горели и взрывались.
И ещё в одном нам повезло: у немцев не оказалось орудий, а миномёты в лесу не 
так опасны, как на открытом месте, многие мины до нас не долетали – 
наталкивались вдали на стволы и ветви сосен.
Справа от нас, за просёлочной дорогой, лес горел, и оттуда несло жаром. Виктор 
на всякий случай приказал нам, пятерым, следить за этой стороной и не ошибся: 
именно оттуда, закопчённые и страшные, нас атаковали фашисты. Их было человек 
пятьдесят, а нас не больше двадцати – всё, что осталось от первого взвода. Но 
немцам ещё надо было перебежать дорогу, где пулям ничто не мешало, и это 
уравняло шансы. Мы, пятеро, перекрыли дорогу шквалом очередей. В расположение 
взвода просочилось десятка два немцев, остальным пришлось так плохо, что только 
врагу и пожелаешь. В горящем лесу они оставаться не могли и один за другим, 
задыхаясь от дыма и гася на себе тлеющую одежду, выскакивали на дорогу, где их 
ожидала смерть.
Мы тоже задыхались и кашляли, на нас летели горящие ветви, но все же это можно 
было терпеть. Потом мы бросились на помощь своим ребятам, которые схватились с 
фашистами врукопашную. Но те оказались неполноценными противниками: они слишком 
наглотались дыма, и слезы застилали им глаза. Я запомнил одного огромного 
рыжего немца, он расстрелял все патроны и размахивал автоматом как дубиной. Он 
остался один, его легко можно было пристрелить, но Виктор решил брать «языка». 
И вдруг Володя неожиданно мастерски… залаял! Немец испуганно присел, а на него 
со всех сторон навалились и скрутили.
И мы искренне, от души хохотали – единственный раз за эти три дня.

В нашей роте оставалось человек сорок, и чуть ли не целый день ею командовал 
гвардии сержант Виктор Чайкин. Мы брали деревню штурмом, прямо из леса. Мы 
сначала и думать не думали, что это деревня – уж очень её дома не похожи на 
наши деревенские хаты. Кирпичные особняки с остроконечными, уложенными красной 
черепицей крышами, асфальтированная улица, водонапорная башня – какая же это в 
нашем понимании деревня?
Здесь я увидел, что может наделать фаустпатрон.
Первыми на деревню пошли тридцатьчетверки, а мы бежали за ними. Вдруг несколько 
танков вспыхнуло, а с одного с грохотом слетела башня – внутри взорвались 
снаряды. Остальные танки, не снижая скорости, разъехались по дворам, проходя 
постройки, как нож сквозь масло. А мы стреляли в фаустпатронников, о которых 
знали только понаслышке, и никак не могли поверить, что из этих простых, 
вздутых на одном конце труб, можно подбить танк. Потом мы окружили танки и 
молча смотрели на тёмные, правильной формы дыры, в которые свободно влезал 
кулак. Если бы танкисты не поторопились и взяли, как предлагал им майор Локтев, 
на броню автоматчиков, фаустпатронники вряд ли смогли бы уничтожить четыре 
машины…