Эту историю рассказал нам на большом привале Виктор Чайкин.
– С Ряшенцевым служить хорошо, – добавил он, – не то что во второй роте. Там 
командиром Кулебяко, бывший подполковник разжалованный, – завёл полк на минное 
поле без проверки, выслужиться спешил, вперёд соседа деревню взять. Теперь 
лютует – два просвета на погонах забыть не может…
– Письмо матери написал? – подходя, спросил Чайкин-старший.
– Некогда было, батя, – беспечно ответил Виктор.
– Щенок! – заорал батя. – Болтать всегда есть время, а домой написать недосуг? 
Вот тебе бумага, садись и пиши, стервец!
– Тише, батя, – спокойно урезонивал Виктор, привыкший, наверное, к таким 
разносам. – С командиром разговариваешь, не забывай про мой авторитет.
Чайкин-старший, потемнев лицом, начал расстёгивать ремень. Виктор со смехом 
убежал в сторонку и вытащил карандаш:
– Пишу, пишу, батя!
– Я тебе покажу авторитет, поганец! – уходя, пригрозил батя.
Мы хохотали до слез, и едва ли не больше всех – сам пострадавший. Когда все 
успокоились, Володя спросил:
– Как это тебя вместе с ним угораздило? Совпадение, что ли?
– Заём виноват, – ответил Виктор. – Облигации, что я на заводе получил.
– Какие облигации? – удивились мы.
– Обыкновенные облигации военного займа. Притащил я их домой кучу и думать 
забыл, а батя развернул газету, нацепил очки и – цоп! Пятьдесят тысяч моя 
сторублевая выиграла. Батя и настрочил заявление: на данные нетрудовые деньги 
желаю приобрести танк и воевать на указанном танке своей семьёй, я, мол, 
старший, и два сына-близнеца. Мать, как положено, в слезы, но куда там! 
Приходит ответ – удовлетворить патриотическую просьбу товарища Чайкина. Шуму на 
заводе было! Директор целую канистру спирта отвалил и ящик консервов на закуску.
 Проводили нас в учебную часть, а там сплошной конфуз: трясёт в танке до самых 
печёнок, тошнит батю – сил никаких нет. Мотай, говорят, домой, папаша, сыновья 
за тебя повоюют. Батя, конечно, и слушать не хочет: как, говорит, людям на 
глаза покажусь? Пойдём, говорит, все вместе в пехоту. Так и пошли. Брата в ногу 
ранило, дома сейчас, а я вот мучаюсь…
Виктор снова хохотнул, поднял голову – и торопливо застрочил карандашом: издали 
на него поглядывал грозный папаша.
По автостраде на велосипедах ехали автоматчики. Я вскочил на ноги: мимо меня, в 
пяти шагах, промчался тот самый старший сержант, который показался мне знакомым 
во время встречи с командиром полка.
– Сержант, – затормошил я Виктора, – вон поехал с чубом, кто это?
– Савельев, – всмотревшись, ответил Виктор, – командир взвода разведки. – И 
снова уткнулся в письмо.

– Савельев, Савельев… – долго бормотал я про себя, пытаясь извлечь наружу 
какое-то смутное воспоминание, но вынужден был отказаться от этой затеи: с 
ловкой фигурой и неуловимо знакомыми чертами лица старшего сержанта связывалась 
совсем другая фамилия. Я хотел было отпроситься, чтобы поискать разведчиков и 
личной встречей разрешить все сомнения, но
с
головы колонны повторяющимся эхом пронеслось:

– Па-адъем!
В тот день я так ничего и не вспомнил. До темноты мы шли по автостраде, и меня, 
как и всех товарищей, мучила другая проблема: кончилось курево. Как выяснилось, 
военторговская машина с табаком сгорела во время обстрела. Осыпая проклятьями 
сделавших своё чёрное дело сбитых немецких лётчиков, мы выскребали из кисетов 
никчёмную пыль и шарили глазами в поисках окурков. Даже случайно завалявшуюся у 
ездового пачку гнуснейшего филичевого табака – и ту раскурили без остатка в 
одну минуту. Виктор весело смотрел на наши страдания:
– Спасибо бате – ох и всыпал же он мне, когда я закурил! Побожился, что больше 
не буду.
А к вечеру, пробираясь по ходам сообщения, мы вышли в глубокую траншею на 
высоком обрывистом берегу реки.
– Славяне, не высовываться!
С той стороны трещали пулемёты, а небо, освещённое ракетами, было красиво и 
празднично, как на салюте. Я споткнулся о ящик с патронами и чуть не сбил с ног 
невысокого офицера, смотревшего в стереотрубу.
– Отойдите, – сердито сказал он, – вам здесь делать нечего.
Я узнал командира полка майора Локтева.
– Извиняюсь, товарищ гвардии майор! – вытянулся я. – Только скажите, как 
называется эта река?
– Нейсе, – ответил Локтев.



ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА ИЗ ЖИЗНИ ВЗВОДА

Перед боем новичок не должен оставаться наедине с самим собой. Мне даже не 
хочется тратить лишних слов, чтобы доказывать эту бесспорную истину.
Мы не оставались. Наверное, в армии служило много лейтенантов образованнее 
Ряшенцева и тьма сержантов, обладавших большей военной мудростью, чем Виктор 
Чайкин, но я до сих пор уверен, что мне феноменально повезло: нами командовали