| |
Я так и сделал: на первой же станции выскочил из вагона и бросил письмо в
почтовый ящик. О Хане я больше ничего не слышал.
В ЭШЕЛОНЕ
– Широка Расея! Пока проедешь – рожа от сна опухнет!
Ох и спали же мы в эшелоне! Первые двое суток в нашем товарном вагоне стоял
густой, насыщенный храп. Поднимались мы лишь для того, чтобы пожевать сухой
паек, бросить сонный взгляд в окошко, подкинуть дровишек в буржуйку, и потом
снова блаженно вытягивались на застланных сеном нарах. Под тобой – шинель, в
изголовье – шинель, на тебе – шинель: сколько же шинелей у солдата? Одна, но
зато длиннополая, колючая, родная, «одёжа-выручалочка».
Это была главная, лелеемая, сладкая мечта – выспаться. И когда днём спать стало
больше невмоготу, отдохнувшие мозги заполнились праздными мыслями.
– До чего, братцы, я жалею, что проснулся!
– Утробу небось набивал?
– Наворачивал, к вашему сведению, гречневую кашу с телятиной. Язык проглотишь!
Под конец сунул в рот вилку – не тот вкус, царапается. Просыпаюсь – в зубах
клок сена торчит!
– Что же ты теперь, Пашка, ржать будешь?
– А мне сало жареное с луком приснилось. Макаю, значит, туда картошку…
– Братья славяне, уговор, – нетерпеливо прервал Володя Железнов. – Кто про
жратву первый заговорит, тому всю ночь у буржуйки сидеть, огонь караулить.
– Не-е, – завертел головой исхудавший Кузин, давно прикончивший привезённый из
дому брусок сала. – О чем тогда ещё говорить?
Искренний вопль Кузина всех развеселил, но предложение проголосовали и приняли.
А вскоре Володя, лежавший у окна, мечтательным тоном сообщил:
– Во-он баба корову повела, молочка бы парного испить…
– Или, на худой конец, всю ночь у печки просидеть! – радостно проревел Кузин.
– Сам влип! – беззлобно рассмеялся Володя. – Баста, так дальше жить нельзя.
Если в запасном полку Володя зарабатывал себе добавку, устраивая по вечерам
сольные концерты на кухне, то в эшелоне ему пришлось худо. Вагона-ресторана у
нас не было, хлеб и консервы – вот весь сухой паек на долгий путь следования.
Совет Сергея Тимофеевича «удовлетворяться малым» Володя решительно отверг, как
недостойный солдата. Эшелон останавливался чуть ли не на каждом полустанке, и
Володя с гитарой в руках отправлялся на концерт. У теплушек суетились женщины,
предлагая лепёшки, варёную свёклу, семечки, жмых и прочие скудные излишки
военного времени.
– Почём курица? – весело спрашивал Володя девушку, которая раскладывала на
газете куски жмыха. Девушка заливалась смехом. – Золото кончилось, песней
плачу!.. «Если же на по-оле брани лягу я с свинцом в груди, ты тогда не плачь,
родна-ая, и домой меня не жди. Пусть другой верне-ется из огня, заскрипят
по-ходны-ые ремни, Лина, полюби его ты, ка-ак меня, автомат с плеча сними…» Ух,
самого за душу берет… Ну, плати: курица или поцелуй – на выбор!
Девушка перемигивалась с подругами.
– А мы тоже уплатим песней!
Как у наших у ворот,
У самой калитки!
Немцы Гитлера давили
На суровой нитке!
– Мало! – кричал Володя. – Ещё куплет!
Скоро Гитлеру могила
Скоро Гитлеру капут!
Скоро русские машины
По Германии пойдут!
– Расплатились, черти, – соглашался покладистый Володя. – Ну, а как же с
поцелуем, сероглазка?
– После венца хоть всю исцелуй! – смеялась девушка.
– А пойдёшь за меня? – допытывался Володя.
– Кто ж за тебя, за такого, не пойдёт… – вздыхала девушка. – Угощайся, жених!
У Володи обнаружилась удивительная способность мгновенно вызывать к себе
доверие даже таких несговорчивых людей, как железнодорожные служащие. Поэтому
он всегда знал, сколько времени простоит эшелон на станции. Если в запасе было
несколько часов, он брал с собой Сергея Тимофеевича и меня, и мы отправлялись
искать дела: разгружать машины с тёсом, пилить дрова, тянуть электропроводку. В
результате наш паек пополнялся буханкой хлеба, крынкой молока, а то и куском
домашней колбасы. А один начальник станции, попав под обаяние Володиной
личности, дал нам чрезвычайно выгодный подряд: заколоть его, начальника,
индивидуальную свинью. Всю операцию осуществил Володя, Сергей Тимофеевич и я
выступали в роли подсобных рабочих. Щедрый начальник отвалил нам килограмма два
|
|
