– С вещами, – добавил Хан.
Я надел шапку и бушлат, взял вещмешок и направился к двери. Все были возбуждены,
 у каждого были свои дела, и я ни с кем не прощался – кому нужны прощальные 
напутствия неудачника? Я лишь крепко пожал руку Володе Железнову, поискал 
глазами Сергея Тимофеевича и велел ему кланяться.
– Ничего, брат, не поделаешь, служба такая, – сказал Володя и похлопал меня по 
плечу.
Сердце моё разрывалось. Когда я подходил к двери, меня окликнули. Я оглянулся – 
ко мне спешил Сергей Тимофеевич, на ходу надевая гимнастёрку. Он просил 
подождать, оделся и вышел вместе со мной из землянки.
– Страдания молодого Вертера, – хмыкнул он, искоса поглядывая на меня. – Желаю 
вам, Миша, чтобы эти слезы были последними в вашей жизни. Не сердитесь, я 
вызвался вас сопровождать не для того, чтобы высказать эту сентенцию. Я не 
очень люблю давать советы, но сейчас мне хочется это сделать.
Я остановился и с надеждой посмотрел на него.
– Вам могут помочь только два человека, – сказал Сергей Тимофеевич. – Одного из 
них, главного врача, я во внимание не принимаю. Вы низко оценили его остроумие, 
и он просто не станет вас слушать. Второй человек – это Хан.
– Хан? – вырвалось у меня. – Каким образом?
Так пошла та самая минута, о которой я говорил в начале этой главы.
– Сначала один вопрос: грыжа и в самом деле вам не мешает?
– Честное комсомольское слово! – воскликнул я. – Вы же знаете, вам врать не 
стану.
– Верю. Денег, насколько я догадываюсь, Хан вам не вернул?
– Ни копейки.
– Я в этом не сомневался. Тогда дело плохо. К сожалению, у меня тоже денег нет, 
все оставил племяннику, который в едином лице составляет всю мою родню. У 
Володи, увы, ничего нет, если не считать мелочи… А между тем в данном 
конкретном случае я не погнушался бы дать взятку.
– Хану?!
– Да, ему. Он теперь всесильная личность, ротный писарь! Не сомневаюсь, что 
врач, приговоривший вас к операции, уже забыл о вашем существовании. Если Хана 
материально заинтересовать, другими словами, дать ему денег, он вычеркнет вас 
из одного списка и внесёт в другой.
– Сергей Тимофеевич! – закричал я, загораясь безумной надеждой. – Что же мне 
делать?
– Поговорите с Ханом, – сказал Сергей Тимофеевич. – Может быть, вам удастся 
пробудить в нём какую-то человечность – обаяние молодости! Но лично я в это 
верю слабо. Надеюсь, что он сам вам что-нибудь подскажет. Дерзайте, юноша, 
терять вам нечего.
Я помчался в землянку – говорить с Ханом. Выслушав мою сбивчивую просьбу, он 
усмехнулся.
– А что я буду с этого иметь?
Сгоряча я чуть было не напомнил ему о тех деньгах, но вовремя сдержался, потому 
что погубил бы все.
В секунды высшего нервного возбуждения ум обостряется, и мне в голову пришла – 
нет, примчалась – дикая мысль. Потом, через полчаса, я осознал, что сделал 
гнусность, но тогда я жил в другом измерении.

– Пятьсот рублей! – вырвалось у меня.
– Кусок, – все с той же усмешкой поправил Хан.
– Хорошо, тысячу! Я пишу маме письмо, что одолжил у тебя деньги, и попрошу
немедленно выслать их на твоё имя! Деньги у неё есть, она работает и получает 
от отца семьсот рублей по аттестату. Идёт?
– Письмо – из рук в руки? – подумав, спросил Хан. – Тогда пиши.
У меня дрожало перо, когда я писал это письмо. Наверное, поэтому мама в нём так 
сомневалась – может, и через почерк передаются какие-то флюиды? Правда, потом 
она мне сказала: «Я не могла поверить, чтобы ты, зная моё положение, оказался 
способным возложить на меня такое тяжёлое обязательство».
Хан прочитал письмо, сличил адрес на конверте с записью в моем личном деле, 
затем резинкой удалил из ведомости пометку «в санчасть на операцию» и велел мне 
получать обмундирование. Я взял первое попавшееся не глядя; переоделся, залез в 
самый глухой угол землянки и, трясясь, просидел там до самого построения. И 
лишь тогда, когда эшелон отмахал несколько сот километров, я окончательно 
пришёл в себя.
И последнее – чтобы покончить с этой историей. Во время одной из наших бесед на 
вагонных нарах Сергей Тимофеевич сказал:
– Меня мучает одна мысль. Мы едем на фронт, навстречу многим опасностям и 
случайностям, от которых никто из нас не застрахован. Сейчас я рад за вас, и вы 
счастливы, но кто знает, не будете ли вы горько раскаиваться в том, что 
последовали моему совету. Говорю об этом не потому, что помышляю снять с себя 
ответственность; я искренне считаю, что вы поступили правильно. Но когда думаю 
о том, что Хан получит деньги за ваши страдания, быть может, за вашу кровь – 
мне становится не по себе… Знаете что? Представьте себе, что вы – верующий, а я 
– священник. Так вот, я снимаю с вас грех: напишите матери, чтобы она никаких 
денег Хану не высылала. Пусть лучше за тысячу рублей купит килограмм масла для 
ребёнка и себя.
– Но ведь это обман… – робко вымолвил я.
– Вы считаете, что лучше обмануть мать? – жёстко спросил Сергей Тимофеевич. – 
Пишите, поверьте мне, пишите.