инстанции. И когда он произнёс слова: «… второе полугодие тысяча девятьсот 
двадцать седьмого года», мы едва не бросились друг другу в объятья, но 
побоялись, как бы эта телячья выходка нас не выдала.
– На, – Лида презрительно сунула мне листок. – Отрастил на губе пучок травы… 
кавалер! Следующий раз придёшь – водой окачу.
– Приду, если трактором приволокут, – пообещал я.
– А ну, марш отсюда! – прогремел доктор. – Ни пуха ни пера, фронтовики.
Но нас уже не надо было гнать. Через полчаса мы снова были у военкома, он отвёл 
нас в отдел, приказал выписать повестки, благословил и крепко пожал наши руки.
– Завтра в девять ноль-ноль явиться с вещами! Это произошло двадцать пятого 
февраля 1945 года.



ЩЕНКИ В ВОДЕ

Пересыльный пункт размещался в бывшей школе. Перегородки между классами были 
убраны, и на двухэтажных нарах, сплошь покрытых соломенными матрасами, сидели, 
лежали, спали, читали, беседовали и резались в карты сотни две людей.
Мы ещё не остыли от возбуждения, переживали прощание с мамами, которых заверили 
– ложь во спасение, – что едем в танковое училище. Мамы не верили и плакали, мы 
злились и святотатственно клялись. Мы курили добытый на толкучке «Беломор» и 
болтали без умолку, без всякой логики и связи. Наши разгорячённые головы никак 
не могли переварить столь внезапный поворот судьбы. Мы, вчера ещё вольные птицы,
 ещё не полностью сознавали, что больше не принадлежим самим себе, что стали 
крохотными и различимыми лишь под микроскопом кровяными шариками, которые 
гигантский военный организм гонит по своим венам и артериям. Мы убеждали себя, 
что счастливы, а на деле были сбиты с толку. Нас окружали совершенно незнакомые 
люди, наши будущие товарищи – кто они? Калейдоскоп лиц – симпатичных и 
неприятных, спокойных и встревоженных, одухотворённых и туповатых; вот этот с 
медалью «За отвагу» и с гитарой – бывший фронтовик, из госпиталя, наверное; эти 
трое, что шумно «забивают козла», – вчерашние ремесленники, в сильно поношенных 
гимнастёрках мышиного цвета; этот папаша в аккуратно залатанном шевиотовом 
костюме – токарь или фрезеровщик, руки изрезаны ещё не зажившими царапинами от 
стружки. Разношёрстная компания чужих друг другу людей, которых завтра породнит 
одинаковая форма, строй, совместная жизнь и общая участь. Кто знает – с кем-то 
из них нам идти в атаку, кто-то из них нас выручит, перевяжет, вынесет или 
бросит на поле боя.
– С этим бы я в разведку не пошёл, – важно сообщил мне Сашка, показывая глазами 
на щуплого и сонного солдата, который меланхолически жевал домашние лепёшки и 
время от времени зверски зевал.
– А он бы с тобой пошёл? – насмешливо спросил наш сосед сержант. Пока мы 
болтали, он проснулся, сбросил с головы полу шинели и, лёжа на боку, крутил 
цигарку. – Пашка, поди сюда! Этот малец не хочет с тобой идти в разведку.
Пашка, тот самый щуплый солдат, подсел к нам, продолжая жевать лепёшку.
– И правильно сделаешь, паря, со мной не ходи. В разведке, понимаешь, это, по 
грязи ползёшь, костюм испачкать недолго. И немцы опять же без совести шпарят. А 
ещё, понимаешь, это, гранатой оглушат и в свой фатерланд загонят. Лучше, паря, 
иди на кухню.
Уничтожив багрового от стыда Сашку, солдат широко зевнул, улёгся к себе на нары 
и быстро захрапел. Глядя на Сашкино лицо, сержант засмеялся, довольный. Я 
угостил его папиросой.
– Вы на Пашку не обижайтесь, – утешил сержант, затягиваясь. – Он и в госпитале 
был такой глумливый, хотя по морде и не скажешь. И в чём душа держится? Весь в 
шрамах, как старая собака.
– И ордена есть? – извиняющимся тоном спросил Сашка.
– Кажись, две штуки, – сержант погасил папиросу. – Отвык, горло дерёт. 
Переходите, мальцы, на махру – здоровее.
И вновь укутался с головой шинелью.
– Влип, – самокритично признал Сашка.
Нам было стыдно до слез, но урок мы запомнили.
Я много раз вспоминал солдата Пашку, когда годы спустя какой-нибудь трепач со 
здоровой глоткой орал на собрании: «Таких мы с собой в коммунизм не возьмём!» 
Да погоди ты, горлохват, а может, это я с тобой не хочу идти в коммунизм? Может,
 из-за таких пустозвонов, как ты, мы вместо сотни сельских клубов строим один 
никому не нужный дворец-пирамиду и покрываем дороги вместо бетона твоим 
никчёмным звоном? Ему, видишь ли, со мной не по пути. Так иди своим, вместе с 
такими же трепачами, и не мешай мне идти другим. Ничего, и на тебя Пашка 
найдётся…
– В помещении не курить! – в десятый раз послышался в дверях голос старшины. – 
На губу отконвоирую!
Все продолжали курить: людей, которые едут в запасной полк, гауптвахтой не 
очень-то напугаешь.
– Старшина, когда нас отправлять будут? Надоело.
– На тот свет торопишься? Там тоже, скажу тебе, не малина.
– А невесты там есть?
– А ну выходи! Давай, давай! Сейчас пол выдраишь добела – никаких невест не 
захочешь!
– Виноват, товарищ старшина! Это я пошутил для поднятия солдатского духу.
– То-то же. (Строго.) Твоя гитара? Давай… вместо полов.