Кожухов скажет, что главной своей удачей считает «попадание иа исполнителей» – 
на первопроходца Клевцова и на сержанта Никулькина, самостоятельно, без 
подсказок, рискнувшего связать вторую цепочку. О своей же идее он заметит, что 
«она лежала на поверхности и пришла бы в голову всякому».
А пока, в эти последние тридцать минут, Кожухов испытывал огромное 
удовлетворение от сознания того, что пожар в главном здании локализован и в 
пылающий факел высотка не превратилась. И не превратится – теперь, после того 
как начали тушить 15-й этаж, Кожухов был в этой уверен. И потому, что по 
внутренним лестницам наверх шли отборные силы, и потому, что ветер стих, и 
потому, что интуиция пожарного, никогда не подводившая Кожухова, заверяла его, 
что до ресторана огонь теперь не дойдёт – его задавят на подступах.
Боевой участок на крыше кинотеатра прекращал своё существование. Десятки людей, 
спасённых по штурмовкам, были эвакуированы с крыши по автолестнице. Других, 
отсечённых огнём на 15-м, подняли наверх, а большинство бойцов, осуществлявших 
эти операции, влились в подразделения, штурмующие высотку изнутри.
Но не успел Кожухов сообщить по рации Чепурину, что спускается вниз, как из 
эфира послышался голос Баулина: «Первый, я Восьмой, приём!.. Внутренний 
водопровод на 15-м отказал, работаем одним стволом, срочно нужны рукава на 
вторую линию!»
Убедившись в том, что Чепурин всё слышал и распорядился, Кожухов сообщил ему, 
что принимает боевой участок на 15-м этаже, включился в КИП, вошёл в высотку и 
вместе со связным сержантом Бровиным стал подниматься по внутренней лестнице.
Она была неузнаваема, красавица высотка, с её изящной отделкой, многочисленными 
панно и витражами, паркетными полами и мебелью, сработанной по эскизам местных 
художников. Многие помещения превратились в выгоревшие бетонные коробки, полы 
по щиколотку были залиты водой, с потолков свисали обрывки проводов, а трубы 
коммуникаций от страшного жара либо полопались, либо скрутились в узлы. Вот 
такая она, неэстетичная, наша работа, в который раз подумал Кожухов, никого и 
не позовёшь полюбоваться результатами своего труда – отшатнутся; пострадавший 
будет во всём обвинять пожарных, которые пришли на помощь слишком поздно, 
спасённый в лучшем случае поблагодарит и забудет, а городское начальство, 
подсчитав убытки, обязательно проворчит, что уж очень пожарные разошлись – и 
воды слишком много пролили, и паркетные полы, стены изуродовали (а их вскрывали,
 чтоб потушить огонь в пустотах), и вообще нужно было работать поаккуратней, 
народное добро всё-таки. А о том, что без пожарных от всего этого добра 
осталось бы одно воспоминание, мало кто подумает, а если и подумает, то 
непременно напомнит: «Вы же за это деньги получаете». Будто то, что сделал 
Лавров, Гулин, Клевцов, Никулькин и их товарищи, можно оценить в деньгах…
Сверху спускались бойцы, вынося пострадавших, а лестница была узкая, и Кожухов 
останавливался, пропуская их; пострадавших, однако, отметил он, для такого 
пожара было относительно немного – и большинство людей с лоджий эвакуировали, и 
счастье помогло: поезд с артистами драматического театра из Москвы только в эти 
минуты прибывал на городской вокзал, об этом рассказал на крыше один артист, 
приехавший на сутки раньше товарищей. Не хотелось думать, что произошло бы, 
окажись в номерах те самые полсотни человек, которые сейчас выходили на перрон.
Поднимаясь и вынужденно отдыхая, пока спускали пострадавших, Кожухов подмечал 
то, что потом скажет на разборе: вот здесь догорает паркет – не вскрыли и не 
полили; на 13-м полно дыма – проморгали какой-то очажок; тут валяется крышка от 
противогаза – значит, кто-то работает с опасностью для жизни, зацепится за 
что-нибудь, разорвёт дыхательный мешок КИПа и может наглотаться дыма.
На марше перед 15-м Кожухов пропустил двух бойцов, выносивших на руках крупного 
мужчину.
– Жарко там, товарищ полковник, – доложил на ходу один из них. – Воды мало, 
только одна рукавная линия.
– Вторую линию Нестеров снизу прокладывает, товарищ полковник, – уже на 15-м 
доложил Баулин.
Кожухов хотел было резко отчитать его за то, что слишком понадеялся на 
внутренний водопровод, но сейчас это было бы пустой тратой времени.
– Где Головин?
– Ушёл со звеном на 16-й, товарищ полковник!
– Звено на помощь Нестерову, быстро!
– Слушаюсь, товарищ полковник!
Коридор 15-го этажа от лифтового холла до лоджии был весь охвачен огнём с тем 
самым голубоватым свечением, о котором в один голос говорили пожарные на этажах 
главного здания. Вода! От неё сейчас зависело, останутся ли в живых люди, 
которые не успели или не догадались, когда ещё была такая возможность, выбежать 
на лоджию и крики которых доносились из номеров. Нет ничего хуже для пожарного 
– испытывать острую нехватку воды. Спасаясь от нестерпимого жара, бойцы 
столпились в начале коридора, а вперёд с единственным стволом полз Говорухин, 
сантиметр за сантиметром сбивая огонь и то и дело поливая самого себя – лицо, 
боёвку, ствол за шиворот… Идущего впереди куда лучше поливать сзади, и 
обязательно непрерывно, иначе вода, быстро испаряясь, может сильно ошпарить.
Есть вторая линия!
Кожухов придавил ногой рукав – полный.
– Сменить Говорухина!
Недавно мы были у Говорухиных, вспоминали о Большом Пожаре; я спросила Пашу, 
где ему досталось больше всего.
– На 15-м, – ответил он не задумываясь. – Там я испытал два взаимоисключающих 
чувства. Первое не очень приятное – когда поджаривался и превращался в мумию, а 
второе чувство, исключительное и замечательное – это когда Вася оттащил меня за