ожила».
Сережа ещё покидал лоджию два раза.
– В первый раз – это потому, что увидел, как из главного здания люди на шторах 
спускаются, – продолжал он. – А под нами – крыша кинотеатра, может, и нам 
попробовать? В бельевой-то – простыни, пододеяльники стопками на стеллажах 
лежат, чего их жалеть. Тётя Шура сначала не пускала, через стеклянную дверь 
было видно, что в коридоре уже ковровая дорожка занялась, но я ей доказал, что 
если огонь до нас дойдёт, будет ещё хуже. До бельевой недалеко, метров 
пятнадцать, проскакал их козлом, а в бельевой угол уже горит, нет, думаю, 
здорово, что мы здесь не остались. Схватил под мышки по охапке простыней – и 
бегом обратно, а по дороге услышал в одной из комнат какой-то стук. Принёс 
простыни на лоджию, говорю тёте Шуре, что тем кто-то есть, а она: «Батюшки, да 
это ведь в дежурке монтер и слесарь, Соломатин и Филимонов»! Тогда-то я во 
второй раз побежал – за ними. Стучусь, подпрыгиваю, потому что огонь за штаны 
хватает, кричу им: «Выходите на лоджию!», а они меня подальше посылают – дверь, 
оказывается, конопатят, отсюда и стук. Я их тоже хотел послать, но всё-таки 
уговорил, послушались, открыли дверь и побежали за мной на лоджию. И хорошо 
сделали, потому что коридор через несколько минут весь охватило, и бельевая 
сгорела, и их дежурка. А Настя от свежего воздуха уже совсем очухалась и стала 
причитать, что уходила она вместе с Таней, где теперь она, может, задохнулась в 
дыму? Я бы с удовольствием побежал за Таней, но было поздно, в коридоре огонь и 
дым, не пройти. Настя плакала, винила себя, но тут мы услышали, что наверху 
кто-то кричит, я перегнулся через перила и увидел, что это дежурная с 14-го на 
лоджии. Я её спросил, как у них там дела и где Таня, и она сказала, что собрала 
кого смогла на лоджии, Таня тоже здесь, только сильно отравленная и волосы 
подпалила… Ну, что ещё рассказывать? Детей было очень жалко, ужас у них был в 
глазах, ещё жить, можно сказать, только начали, а тут такое. Тётя Шура их 
отвлекала как могла, сказки рассказывала, но ей самой тоже было плохо, за 
сердце держалась. Вот Настя – молодец! Как очухалась, сразу начала командовать: 
«Эй, мужики, за работу, связывайте простыни, да так, чтоб узлы были, как у 
моряков!» Да, тут мы увидели, что лестницу к крыше кинотеатра ставят, и очень 
обрадовались, но всё равно Настя нас подгоняла, потому что рядом, из окна, что 
выходит на вторую половину лоджии, валил дым, а тут ещё снизу дымом хлестануло, 
да ещё крики отовсюду подгоняют. Связали мы простыни крепко-накрепко и я, как 
самый молодой, взялся спуститься первым, чтобы проверить, а уж потом детей по 
очереди спускать. Но Соломатин сказал, что он намного легче меня и лучше 
начинать ему. Мы с этим согласились, и он очень удачно спустился. Но не успели 
мы поднять связку, чтобы начать спускать детей, как вдруг Филимонов вылез за 
перила и стал спускаться без очереди, а он ещё потяжелее меня, пудов под шесть, 
и оборвался – хлоп об крышу с уровня примерно четвёртой лоджии. За счёт других 
спастись хотел, а всё равно жалко, двое детей у него осталось. Ладно. Простыней 
у нас было ещё несколько, подняли оборванный конец и стали с Настей новые узлы 
вязать, а тут на крышу поднялись пожарные, что-то нам кричат, а дети 
обрадовались: «Сюда, к нам, мы здесь!» – тоненькими голосами… И решили мы 
больше не рисковать: собой – куда ни шло, а вот дети…
Выслушав этот бесхитростный рассказ, я спросила:
– Сережа, полковник Кожухов наградил вас именными часами, а как вас отметили в 
парке?
Сережа улыбнулся и прикрыл рот ладонью.
– Выговор без занесения… Но директор предупредил, что в следующий раз…



3. Лейтенанты Клевцов и Кожухов

Недавно у Клевцовых мы отмечали Колины двадцать девять лет, и там я 
разговорилась с его соседом по дому. Видели бы вы его лицо, когда он услышал, 
что его сосед и есть один из тех полулегендарных в городе пожарных, которые по 
штурмовым лестницам забрались на высотку? Убедившись, что я не шучу, он даже 
растерялся: «Да мы с ним сто раз на рыбалку ездили, футбол-хоккей вместе 
смотрим, хоть бы словом обмолвился!» Юра Кожухов, который слышал наш разговор, 
засмеялся: оказывается, он недавно выступал в рабочем клубе и в числе других 
случаев рассказал о цепочке штурмовок; когда он закончил, ему передали записку: 
«А не загибаешь, капитан? Мы этот анекдот слышали, если б такие герои на самом 
деле были, о них бы в газетах написали. С приветом!»
В читальне я просмотрела все подшивки газет шестилетней давности и лишь в одной 
нашла слова: «Начальник УПО тов. Кожухов отметил и мужество пожарных, 
поднявшихся по штурмовым лестницам на высотную часть Дворца». Всё! Забавно, что 
Кожухов-старший, к которому я обратилась с претензией, рассмеялся точно так же, 
как его сын.
– Думаешь, я не говорил в этом интервью подробности? В больнице его давал, «на 
ложе скорби». Но когда через день интервью напечатали и Юра мне его прочитал, 
этих подробностей я не обнаружил и поинтересовался, в чём дело. Так, как Юре, 
мне сказать не посмели: «Не загибаешь ли, полковник?», но прозрачно намекнули, 
что история с цепочкой выглядит не очень правдоподобно. Я не спорил: может, и 
на самом деле её не было, приснилась? Больше всего негодовал Юра, я ему потом 
даже сердитое письмо из санатория послал, посмотри у него, если сохранилось.
Вот что значит замкнуться в своём кругу! Цепочка, о которой в Высшей пожарной 
школе обязательно упоминают в лекциях по тактике и которой восхищались не 
только наши, но и зарубежные пожарные, в городе известна лишь по слухам. А кто