потом… Лёля, не забудь показать мне стенограмму, уж очень бойко ты строчишь, 
такого понапишешь, что меня из приличных домов вышибать будут, как алкаша из 
ресторана. Кстати, о ресторане! Пока ещё телефонная связь действовала, я туда 
позвонил и попросил метрдотеля передать юбиляру мои извинения: так, мол, и так, 
Попрядухин предлагает начинать без него, но надеется, что кончать будем вместе. 
В ответ метрдотель, человек приземлённый и, видать, напуганный тем, что в 
темноте и суматохе у него сопрут ножи и вилки, пролаял ругательство, которым я 
предлагаю стенограмму не осквернять. Давайте, однако, двигаться вперёд. На 
момент, когда я пустился в пляс, обстановка сложилась такая. Дворец искусств, 
эта обитель муз и талантов, со стороны фасада укутался дымом и сотрясался от 
тысячеголосого вопля. Тысячеголосого – это я, пожалуй, загнул, но человек 
шестьсот было, а, Вася? Из коридора уже доносился гул со свистом, огонь небось 
там разгулялся, как в топке у хорошею кочегара. И тут меня осенило, что я 
безвозвратно теряю драгоценное время – это Андрюха шепнул, что от входной двери 
потянуло дымом. Я потребовал внимания и проревел второй приказ: всему личному 
составу без промедления изыскать тряпье, смочить его водой и забить все 
возможные пути проникновения дыма. Легко сказать – изыскать, а где? Ни штор, ни 
занавесок на окнах не было, сдали в стирку – нашли время! Пришлось 
мобилизовывать внутренние резервы: приказал всем снять с себя рубашки или 
кальсоны, на выбор. Для нашей единственной дамы было сделано исключение, что 
свидетельствует о подлинно рыцарском духе, царившем в зале. К чести шахматистов,
 да будет это отмечено в летописях шахматного искусства, приказ был выполнен 
без всякого нытья и отговорок, причём молодёжь снимала рубашки, поскольку не 
носила кальсон, а старые пни вроде меня предпочли расстаться с кальсонами… Лёля,
 чаю, и покрепче, я не собираюсь сочинять для тебя книгу бесплатао! Идея! 
Франсуа Рабле написал о пользе гульфиков, а почему бы мне не написать эссе о 
кальсонах? Не говоря уже о том, что они надёжно охраняют от переохлаждения 
нижнюю, весьма важную для мужчины половину тела, кальсоны, так как чаще всего 
они трикотажные, при пожарах неоценимы в качестве ветоши. Я буду настоятельно 
рекомендовать ношение кальсон всем мужчинам независимо от возраста и клеймить 
тех, кто их не носит, как нарушителей правил противопожарной безопасности. Твоё 
фырканье, Лёля, означает, что про себя ты думаешь примерно следующее: если 
мужчина за столом начинает разглагольствовать о кальсонах, значит, у него всё 
позади. Мысль глубоко ошибочная и свидетельствующая о легкомыслии, свойственном 
твоему возмутительно юному возрасту. «Вперёд, вперёд, моя исторья, – лицо нас 
новое зовёт!», как говорил Александр Сергеевич. До чего мы отходчивы, я сейчас 
даже не испытываю злости, а ведь из-за этого лица, или, как образно выражается 
Дед, морды, мы чуть не погибли. Пока мы затыкали все щели, далеко не лучшая 
часть личного состава обратила свои взоры к буфету, ибо, как известно, 
бесплатная выпивка – одно из возвышеннейших желаний такого сложного и 
загадочного животного, как мужчина. Инициатором был Николай Малявин, помощник 
ректора политехнического института, бездарный, но поразительно красивый малый, 
про которого студенты говорили: «Взят в ректорат за красоту». В шахматы он 
играл в силу Бублика и пришёл болеть за приятеля. Хотя указанный Малявин 
интеллектом мог поспорить с амёбой, в житейских делах он был необыкновенно 
ловок и прославился как покоритель не очень требовательных дам и выдающийся 
выпивоха, чем безмерно гордился. Лёля, цитирую по памяти Честерфильда, потом 
проверишь и уточнишь: «Хвастун уверяет, что выпил шесть или восемь бутылок за 
один присест: из одного только милосердия я буду считать его лжецом, не то мне 
придётся думать, что он – скотина». Итак, Малявин и несколько его 
единомышленников проникли в буфет, заперлисъ, нахлестались дармового коньяку и 
с пьяной удалью стали бить посуду. Пир во время чумы! Конечно, мы запросто 
могли бы выломать дверь, но от этого я покамест решил воздержаться: и дверь в 
исправном состоянии может пригодиться, и с пьяными возиться не хотелось. Тем 
более что к этому времени обстановка стала осложняться: видимо, забитое в щели 
наше исподнее прогорело и в зал проник дым, а вслед за ним, что особенно 
впечатляло, небольшие язычки огня. Мы ударили по щелям из огнетушителей, и 
довольно успешно, но тут Гриша обратил моё внимание на странное поведение 
экс-чемпиона мира Ласкера, который вдруг стал подмигивать, корчить рожи, 
багроветь и делать попытки выпрыгнуть из своей рамы. Как обнаружилось 
впоследствии, Ласкер прикрывал своим авторитетом вопиющее безобразие: стена под 
портретом была без штукатурки, раму, видимо, приколачивал такой же народный 
умелец, как дядя Поджер у Джерома. После низвержения с престола Капабланкой 
Ласкер наверняка не испытывал такого скверного с собой обращения. Впрочем, нам 
некогда было его жалеть, так как в стене под портретом образовалась дыра, через 
которую в зал хлестнул дым с огнём.
С этого самого момента, ребята, художественная самодеятельность закончилась: 
пожар стал бить по нас прямой наводкой. И паника впервые началась у нас 
настоящая, со всеми её неприятными атрибутами, личный состав вышел из 
повиновения и стал разбивать окна – до сих только одно было открыто – стульями, 
шахматными досками, всем, что попадалось под руку, люди полезли на подоконники, 
и один, как вы знаете, не удержался, до сих пор в ушах стоит его крик… Нам 
некогда было призывать людей к порядку, мы – Гриша, Андрюха, я и ещё трое 
надёжных парней – били по дыре из шести огнетушителей, пока смесь не кончилась, 
но какое там, окна-то открыты, тяга дьявольская! Мы тоже побежали к окнам, не 
задыхаться же в дыму, по дороге я споткнулся, зацепил ногой шахматный столик, 
по какому-то наитию схватил его, побежал обратно к дыре и попытался её прикрыть.
 Прикрыть-то прикрыл, а удержать по смог – вспыхнул столик как спичка, да и 
дыму я наглотался так, что глаза из орбит полезли. Снова скакнул к окну, а люди 
метались, ложились на пол, орали с подоконников: «Лестницу сюда, лестницу!», а