вполне можешь сгореть. «Аграмадная разница!», как говорил механик-водитель 
Кузьма Бабичев. Помнишь, Дед, как он обалдел, когда к нам приехала с подарками 
делегация, а в ней его жена? Ты слишком рано родился, Шекспир! Зима, лютый 
холод, а Кузьма вышвырнул нас из танка, как котят, втянул через люк свою Настю 
и… Опустим занавес, лирика противопоказана такому сухому технарю, как профессор 
Попрядухин. А тогда, вникнув в обстановку, я приказал своим телохранителям 
забрать, пока не поздно, огнетушители из коридора. Приказано – выполнено, 
притащили шесть штук, уже, считай, есть чем отбиваться.
– Здоровые мужики, а внутренние краны в коридоре не могли задействовать, – 
упрекнул Дед. – Кто другой, а ты-то знал, как и что, зря, что ли, я тебя обучал.
 Тоже мне, профессор кислых щей.
– Эх, Дед, опередил события! – погрозил пальцем Сергей Антоныч. – Тут 
распахнулась дверь из буфета и с криком: «Горим! Батюшки, горим!» – влетела 
Ираида Ивановна, а за ней с бутербродами в зубах и бутылками пива в руках два 
развесёлых молодых человека из болельщиков. За ними в зал повалил дым, и 
началась лёгкая паника, с её неизменным звуковым оформлением – воплями, которые 
мне пришлось перекрыть львиным ревом: «Мол-чать!» Гриша и Андрюха сбегали в 
буфет, распахнули там окна, и дым выветрился, его было ещё немного. А 
просочился он в буфет потому, что дверь в коридор оказалась чуточку приоткрытой.

Итак, вместе с пополнением из буфета нас оказалось тридцать восемь душ. И тут, 
ребята, я понял, что взял на себя тяжёлую ответственность, ибо вся эта публика 
ждала от меня активных действий, а я не имел ни малейшего представления о том, 
что делать дальше. Но меня не оставляла какая-то смутная мысль, что я забыл о 
чём-то необычайно важном. Вспомнил! Дед бежал к подъезду – с чем? С 
брандспойтом, или, как вы говорите, со стволом. Со стволом! Но ведь в коридоре 
тоже есть стволы и пожарные рукава! Взял с собой Гришу, выскочили мы с ним в 
коридор и, как кенгуру, прыгнули обратно, чуть не задохнулись от густого, 
едкого и вонючего дыма. Смотрите, у Деда борода пришла в движение, это он 
сейчас меня поучать будет, что нужно было…
– …мокрыми тряпками носоглотку обмотать, – закончил Дед. – Профессор, а 
понимает, кумекает!
– Так и сделали! – подхватил Сергей Антоныч. – На минутку одолжили у Ираиды 
халат, разорвали его на тряпки, смочили в умывальнике и только выползли обратно 
в коридор, а свет вырубили! Ноги в руки – и назад. А в зале темно, из окна 
холодом несёт, с улицы такие крики, что кровь в жилах стынет, личный состав 
волнуется – словом, типично тупиковая ситуация, так и хочется уйги в отставку и 
уехать в отпуск. Спасибо Ираиде: «Батюшки, у меня же свечи в буфете!» Зажгли 
свечи, поставили у портретов чемпионов, и здесь, ребята, после короткого 
периода замешательства и упадка я вновь ощутил на своих плечах старшинские 
лычки, в том смысле, что осознал жизненную необходимость немедленных действий, 
ибо солдат только тогда солдат, когда верит в командира. И я обратился к 
личному составу примерно с такой речью: «Эй, все меня видят и слышат? Выше нос, 
чудо-богатыри, не дёргаться и не пищать, не в таких переделках бывали! Эй, кому 
я сказал – не пищать! Мол-чать, когда командир говорит! Дело обстоит таким 
образом: выйти из клуба нам некуда, будем дожидаться пожарных, они уже идут, 
они близко, рядом! А пока что объявляю чрезвычайное положение и приказываю: а) 
двери в коридор не открывать! б) в окна не высовываться – во избежание 
свободного падения, в) в данную минуту главная опасность – холод, разрешаю 
делать зарядку, подпрыгивать, бороться. Вы-пол-нять! Молодцы, ребята! Орлы! г) 
своими заместителями назначаю Никифорова и Прошкина, слушаться их, как самого 
меня! Приказ подписал и огласил гвардии старшина запаса Попрядухин». И что вы 
думаете? Тут почин важен: сначала один запрыгал, потом другой, да и сам я 
заплясал вместе с ними, поддался собственному гипнозу. Я был, ребята, на 
большом подъёме, вот что значит из рядовых стать старшиной! К тому же шесть лет 
назад мне было жалких пятьдесят пять, это теперь я оплыл толстым слоем 
мещанского жира, а тогда – ого! Тогда ещё женский персонал отнюдь не списывал в 
утиль профессора Попрядухина, отнюдь!.. Словом, так началось, это ведь я вам 
про самые первые минуты рассказываю. Если я что-то забыл…
– Да, забыли, дядя Сергей, – включилась Ольга. – Капустин жаловался, что вы 
позволяли себе не только шутить, что, по его мнению, было кощунственно, но и 
грубили. Конечно, – вкрадчиво добавила Ольга, – я этому не поверила.
– Ну и лисица! – возвестил Сергей Антоныч. – Отныне ты будешь не просто Лёля, а 
Лёля Патрикеевна. Она, видишь ли, не поверила, что профессор Попрядухин может 
нахамить! Будто она не знает, что указанный профессор даже на овощной базе 
прослыл грубияном, как Мендель Крик у биндюжников! Да когда я привожу на базу 
своих «доцентов с кандидатами», от меня грузчики шарахаются! Теперь по существу.
 К юмору в чрезвычайной обстановке я отношусь очень серьёзно, ибо уверен, что 
он самым волшебным образом влияет не только на душевное, но и физическое 
состояние человека: известен случай, когда один безнадёжно больной, прикованный 
к инвалидному креслу, излечился смехом благодаря непрерывному просмотру картин 
Чарли Чаплина, Бестера Китона и других великих комиков. Какие солдаты, Дед, 
были у нас самыми любимыми? Швейк и Василий Тёркин! Шутка, да ещё вовремя 
сказанная, взбадривает человека. Кощунственным смех бывает на похоронах, а я 
собирался ещё пожить и отпраздновать хотя бы раз двадцать 9 Мая, но уж если, 
ребята, помирать, так с музыкой, верно, Дед? А насчёт грубости – согласен, 
кое-кому нахамил, тому же Капустину, например. Ну, не то что нахамил, а обозвал 
его шахматным ослом. Почему шахматным? А потому, что в отличие от шахматного 
коня, который умеет и любит лавировать, шахматный осёл, то есть упомянутый 
Капустин, в самый ответственный момент упёрся и ревел от страха. Но об этом