она была в каких-нибудь десяти метрах слева, это я точно помню, а справа 
какой-то пожарный лез по штурмовой лестнице на девятый этаж, я видел, как он 
вскочил в окно.
– Юра Кожухов, – не отрываясь от тетради, вполголоса сказала Ольга.
– Словом, – продолжал Сергей Антоныч, – дело серьёзно запахло порохом, и 
единственно разумным было отступить на новый рубеж. Но куда, в буфет или в 
туалет? Я сообразил, что в буфете всё-таки есть два окна и, хоть 
заблокированный огнём, но всё-таки выход в коридор, к лестничной клетке: что ни 
говори, а шанс – утопающий хватается за соломинку. Уговаривать пьянчуг – зря 
время терять, мы с Гришей в темноте нащупали дверь – свечи-то погасли, выдавили 
замок и стали загонять в буфет людей. Одни добирались своим ходом, других 
приходилось срывать с подоконников и тащить волоком, а маэстро Капустина, 
который обеими руками вцепился в окно и орал, как стадо диких ослов, я грубо и 
бестактно стащил за шиворот. Втроём, с Гришей и Андрюхой, мы побегали по залу, 
поискали, не остался ли кто – не нашли. Потом, уже в буфете, когда закрыли 
дверь и дым ушёл в окна, я пересчитал людей по головам: тридцать шесть… Ещё раз,
 ещё пересчитал – тридцать шесть. Сняли с себя что могли, намочили под краном, 
обвязали носоглотки – снова втроём пошли искать, а всё горит, дышать нечем – не 
нашли… Нет, мало я сказал, добавь, Лёля: буфетчики – особая порода, свободно 
растущая вбок ветвь на древе человеческом! Нам-то и жить, быть может, осталось 
минуту-другую, а Ираида вцепилась в Малявина, трясла его как грушу и выла: «По 
милициям затаскаю, до копейки заплатишь, у меня здесь четырнадцать бутылок 
неначатых было, пива два ящика!» А тот, к слову сказать, трезвел на глазах, да 
и его дружки тоже… Под шумок кто-то открывал бутылки, Ираида визжала, и тут 
Андрюха тронул меня за плечо и показал пальцем на дверь, ведущую в коридор. 
Дверь весьма грозно потрескивала, приложил к ней ладонь – горячая! Ясно, в 
буфете нам долго не продержаться. Велел Грише и Андрюхе держать меня за ноги и 
высунулся в окно по пояс: автолестница находилась там же, по ней пожарные 
спускали людей. Я крикнул: «Братцы, скоро наша очередь?», и один пожарный 
помахал рукой, что могло означать что угодно. Но снизу, с земли, меня явно 
заметили, что-то кричали, да разве в таком гаме услышишь? Мне показалось, что 
прямо под нами разворачивается другая машина с лестницей, но сзади, за моей 
спиной, поднялись вопли, потянуло дымом, и ребята стащили меня на пол. Дверь 
горела! Я поглубже вдохнул в себя свежий воздух и во всё горло рявкнул: 
«Мол-чать! Слушать мою команду! Нам нужно продержаться всего несколько минут, 
пожарные на подходе! Мол-чать! Внимание! Никифоров впереди, все остальные, 
держась за руки, за ним – в туалет шагом марш!» Кое-кто впал в столбняк, 
кое-кого пришлось вразумлять силой – момент, на котором бы я не хотел 
останавливаться, но большинство вняло голосу разума, люди стали выстраиваться в 
цепочку, брать друг друга за руки, как в хороводе. А дыму было уже полно, 
кашель стоял жуткий! Я высунулся в зал, там вовсю пылало, но до двери туалета 
было метра два, туда ещё огонь не дошёл. Помню, я ещё на мгновенье поколебался, 
уж очень не хотелось добровольно лезть в мышеловку, в буфете всё-таки окна, 
можно на худой конец выпрыгнуть, что куда приятнее, чем гореть заживо, но тут 
дверь окончательно прогорела, в буфет хлынул огонь – и все бросились в туалет. 
Мы с Андрюхой убедились, что в буфете никого нет, и побежали в наше последнее 
убежище. То, что оно последнее, я не сомневался, эвакуироваться оттуда можно 
было только в рай или в ад, кому что положено. Лёля, чаю, а ещё лучше боржому!
Проектируя туалет с умывальной и душевые, авторы проекта никак не полагали, что 
сюда втиснутся тридцать шесть клиентов. Как мы расположились? Автобус в час 
«пик» – затасканное, но вполне подходящее сравнение, с той разницей, что в 
автобусе всё-таки светло, а мы оказались в полной темноте. Гриша зажёг и поднял 
над годовой зажигалку – лучше бы он этого не делал, на почерневшие, искажённые 
от ужаса лица было до крайности страшно смотреть. Я велел открыть на полную 
мощь краны в душевых и умывальной, пусть хоть под дверь льётся вода. И вдруг я 
почувствовал, что мне становится теплее… значительно теплее! Дед, ты ещё не 
забыл, как горел в танке? Фу ты, нашёл, у кого спрашивать – у пожарного… Лёля, 
зафиксируй дурацкую мысль, пришедшую в ту минуту в голову профессора 
Попрядухина: он подумал о том, насколько обыкновенная ворона совершеннее 
человека, мнящего себя высшим достижением эволюции: у вороны, этой неграмотной 
дуры, не имеющей понятия даже о таблице умножения, есть крылья! А подумал я об 
этом потому, что физически ощутил, как быстро нагревается дверь, к которой был 
прижат всем телом; обладая некоторыми познаниями в области теплофизики, я 
пришёл к несомненному и малоутешительному выводу, что оную дверь начинает 
лизать огонь. Народ, как ни странно, притих, если не считать того, что половина 
личного состава надрывалась от безудержного кашля. И тут в зале что-то с 
треском рухнуло, от двери понесло уже не теплом, а жаром, кто-то забился в 
истерике, а штука эта заразительная, вызывает цепную реакцию. Я всё время 
говорю «кто-то», не хочу называть фамилии, пусть детишки думают о папах только 
хорошее. Один из этих «кто-то» стал на меня давить с истошным воплем: «Загнал в 
душегубку, сволочь!» Я с силой уперся руками в стену, чтобы мною не выдавило 
двери… Знаешь, Лёля? Пиши: дальнейшего профессор Попрядухин не смог припомнить 
по причине старческого слабоумия. Ну, отработал я пельмени, Патрикеевна?
А дальше было так.
В шахматный клуб пожарные прорвались почти одновременно с двух сторон: в зал 
через коридор – Суходольский и через дотла сгоревший буфет – Головин. Зал горел,
 был крепко запрессован дымом, и о том, где находятся люди, пожарные 
сориентировались по крикам. Работали четырьмя стволами и к торцу зала пробились 
быстро. Когда находящийся впереди ствольщик Семен Молчанов направил струю на 
горящую дверь туалета, та рассыпалась и из проёма стали вываливаться люди;