бы то ни было собрания – не деловые совещания, а именно собрания – в рабочее 
время; обком инициативу поддержал, она была записана в решение, и количество 
собраний быстро и резко сократилось: одно дело – переливать из пустого в 
порожнее в рабочее время, и совсем иное – оставаться для этого после работы. И 
неистребимое племя бездельников, привыкшее по нескольку часов в день изображать 
кипучую деятельность на разного рода собраниях, вынуждено было осесть на 
рабочих местах.
– Первое время, – весело рассказывал дядя Сергей, выступальщики из нашего НИИ 
просто не знали, куда себя деть: работать отвыкли, сотрясать воздух вроде бы 
запрещено, пришлось мучительно перестраиваться. Зато директор, который вечно 
клянчил у министерства дополнительные ставки, пришёл к ошеломляющему выводу: 
при полной загрузке научного персонала штатное расписание можно смело сократить 
на одну четверть, что и требовалось доказать!
– Действительно, ирония судьбы, – согласился Сергей Антоныч, – положенную мне 
порцию ожогов я должен был получить не в клубе, а в ресторане на двадцать 
первом этаже. Хорошо ещё, что без Татьяны Платоновны пошёл, она, к величайшему 
своему счастью, охрипла и не пожелала на банкете шипеть. Банкет на полтораста 
персон был назначен на шесть часов. Родионычу, нашему тогдашнему директору, 
стукнуло шестьдесят пять, а старика мы любили и сбросились по десятке. Моя 
агентура донесла, что несколько подхалимов готовят сахарно-медовые тосты насчёт 
старого коня, который борозды не портит, и я даже придумал по дороге экспромт – 
экспромты, ребята, всегда придумывают заранее, – что шестьдесят пять только 
тогда превосходный возраст, когда до него остаётся ещё лет двадцать. Эй, ферзя 
на место, юный жулик!
После пельменей, в изобилии приготовленных Дедом и Ольгой, Сергей Антоныч был 
настроен благодушно: возлежал, как римлянин в трапезу, на диване, 
переговаривался с нами и посмеивался над Бубликом, который следующим ходом 
неизбежно терял ферзя и весь извёлся.
– Сдаюсь, – со вздохом сказал Бублик. – Но это не по правилам, вы, дядя Сергей, 
всё время разговариваете и путаете, в ресторане было не сто пятьдесят персонов, 
а сто сорок три.
– Пусть я ошибся на семь персонов, но зато ты продул! – торжествовал Сергей 
Антоныч.
– Не по правилам, – напомнил Бублик. – А сказать, сколько было в шахматном 
клубе? А то вы снова напутаете.
– Ну, сколько персонов?
– Персоны бывают в ресторане, – важно поправил Бублик, – а в клубе было 
тридцать восемь человек.
– Можно не проверять? – озабоченно спросил Сергей Антоныч.
– Что я, брехун какой-нибудь? – обиделся Бублик. – Ладно, я молчу, а то папа на 
ремень показывает.
– Ну, раз ты отказываешься сыграть ещё одну партию… – под бурные протесты 
Бублика сказал Сергей Антоныч, – уговаривать тебя не стану. Расставляй, 
расставляй… Уже во Дворце, у лифта, я спохватился, что до начала банкета ещё 
минут двадцать, и решил нанести визит своему другу Капустину, да заодно сгонять 
парочку партий в блиц. Бублик несокрушимо прав: вместе со мной и… ещё с кем, 
Бублик? – там оказалось тридцать восемь человек… нет, мне всё-таки больше 
нравится «персонов».
– Тоже мне вопрос, – Бублик пожал плечами. – Каждый знает, что там ещё 
буфетчица была, Ираида Ивановна. Когда мама Оля про некоторых не забывает, она 
у неё домой пепси-колу берёт.
– А если некоторые хватают двойки? – упрекнула Ольга.
– Не двойки, а двойку, – уточняя Бублик. – И то не за ошибку, а за драку с 
Витькой.
– За дело или для разминки? – поинтересовался Сергей Антоныч.
– За дело, – проворчал Бублик. – Он дразнится, веснушки мои всегда считает.
– Ну и сколько у него получилось?
– Куда ему, он только до ста считать умеет, – пренебрежительно махнул рукой 
Бублик.
У Сергея Антоныча нет внуков, и Бублик – один из любимых его собеседников. 
Поэтому пришлось терпеливо дожидаться окончания партии, и только тогда посулами 
и угрозами удалось загнать Бублика в спальню.
– Лёля, крепкого чаю, одну заварку, – потребовал Сергей Антоныч. – С чего 
начинать?
– С того, как вы вошли в клуб, – предложила Ольга. – Кажется, при этом вы 
произнесли не совсем обычное приветствие?
– Необычное? – удивился Сергей Антоныч. – Я, как всегда, проревел: «Привет, 
дровосеки!», а если Капустин – это он, конечно, тебе наябедничал! – стал 
нервничать и зевнул слона, то это его сугубо личное дело. Ага, нашёл с чего 
начать! У меня когда-то брали интервью для газеты, но завотделом спорта, сам 
шахматист, квалифицировал мои мысли как возмутительные и интервью забодал. 
Давай-ка врубим дровосекам в солнечное сплетение, а? Вот что я тогда говорил: 
мне кажутся смехотворными споры вокруг того, что есть шахматы – спорт, 
искусство или даже наука? Всё это полная ерунда: шахматы есть игра вроде, 
скажем, преферанса, а шахматист – игрок, не более того. Спорт? Гимнастика для 
мозга! Искусство? Очевиднейшая чушь: не менее блестящие комбинации совершают 
финансисты и политики, которым и в голову не приходит называть свою 
деятельность искусством. Наука? Попробуйте сказать это в Академии наук! 
Увлекательная игра, умственная гимнастика в порядке отдыха от полезной 
деятельности – с этим я согласен, но нельзя же из людей, кто лучше эту