короткометражки о профилактической работе, безликие плакаты «При пожаре звоните 
01», и, чтобы быть справедливой, вышел хороший поэтический сборник «Грани огня».
 Кажется, всё. О том, что пожарные ежедневно выносят из огня десятки людей, 
получая при этом тяжёлые травмы и погибая, – и одной публикации в год не 
найдёте; куда чаще газеты рассказывают о случайном прохожем, который бросился в 
горящий дом и спас детей, старушку. Вот и получается, что в глазах не очень 
любящего размышлять и не очень осведомлённого человека пожарные в городах либо 
спят, либо ликвидируют ерундовые загорания, а детей из огня, старушек спасают 
случайные прохожие… Отсюда и отношение.
Наверное, в этом частично виноваты и сами пожарные: почему не рассказывают? 
Кожухов, к которому я обратилась когда-то с этим упрёком, отмахнулся: «Нет у 
вас времени саморекламой заниматься». Да какая же это самореклама, когда юноша, 
выбирающий, «делать жизнь с кого», не имеет представления о профессии 
пожарного? Помните, как Кожухов избавился от корреспондента? А ведь зря, мог 
рассказать парню такое, что у него бы глаза зажглись, ну, не о себе, так о 
Гулине и Клевцове, например, о Чепурине и Володе Никулькине, и корреспондент, 
быть может, написал бы хороший очерк или рассказ, который читателей заставил бы 
задуматься…
А сколько интересного можно услышать от пожарных, беседующих в своём кругу, 
когда никто не обвинит в нескромности или саморекламе, когда то и дело звучит: 
«А помните?..» Я горячусь: «Про это по телевидению рассказать нужно, в газеты 
написать!», а они смеются: «Всё равно никто не поверит!»
А когда я упрекнула Чепурина, почему он говорит о себе только забавное, он тоже 
ответил: «А в остальное не поверят. Тебя жалко, скажут – наврала».
Не на такую наивную напал! Не только его – я всех расспросила, каждого о его 
товарище. А что касается вранья, не люблю и не умею, единственное, в чём грешна,
 – это кое-что недосказала: рука не поднимается писать о страданиях горящего 
заживо, задыхающегося в дыму человека…

Вот пример того, как Чепурин рассказывал о себе:
– Как твой Васька не расстаётся с Лёшей, так и за мной по пятам ходит Ваня 
Уткин, связной, – как тень или ревнивая жена. И мне хорошо – тыл прикрыт, и 
Ваня доволен – впереди всё-таки не он, а я: начальник, как известно, лучше 
всего смотрится со спины. На всякий случай в дыму я время от времени его 
окликаю: «Ваня, где ты?», а он, будучи в маске, что-нибудь крякает в ответ. 
Значит, восьмой этаж… Отправляю Суходольского тушить левое крыло, а сам с 
Говорухиным берусь за правое. Действия незамысловатые: протушиваем часть 
коридора – вламываемся в комнаты, если есть кто – выводим, нет – идём дальше. 
План я выстроил такой: добираемся до репетиционного зала, вывожу артистов, 
оставляю Говорухина на восьмом с одним отделением, а с другим пробиваюсь на 
девятый, в «Несмеяну», после чего – на десятый. Учти, я говорю только о 
центральной внутренней лестнице, по двум боковым идут Головин и Баулин, так что 
коридоры мы проходим навстречу друг другу, будем встречаться и брататься. 
Подробности нужны? Тогда пиши: пожарный надзор дважды штрафовал Новика за 
«подпольное» хранение декораций в отгороженной от репетиционного зала каморке, 
но штрафовал мало, с преступной мягкостью. Нужно было с твоего Новика снять 
последние штаны! Несколько минут украли эти декорации, чёрт бы побрал эту 
рухлядь, там и ценного, как выяснилось, ничего не было, деревяшки да мазня. 
Наконец добираемся до репетиционного зала, и – нехорошее предчувствие: дверь 
закрыта неплотно; врываюсь – помещение запрессовано дымом, ничего не видно, но 
ни о какую мебель не спотыкаюсь – всё выгорело. Открываю окна, чуточку разгоняю 
дым, шарю до углам, пересекаю зал по диагоналям, туда, обратно – никого… И тут 
второе нехорошее предчувствие: не вижу Вани, не слышу его шагов. Кричу: «Ваня, 
где ты?» – молчание. Хуже нет – потерять в задымлении напарника, а вдруг у него 
что-нибудь с КИПом? Начинаю метаться, суечусь, свечу фонарём, и тут сквозь 
просвеченную дымку вижу, что кто-то стоит, светит мне, рукой помахивает. 
Обрадованный, спешу навстречу и с силой врубаюсь каской в зеркало, да так, что 
осколки полетели! Если я с лютого перепугу не заорал: «Мама!», то исключительно 
потому, что в дыму вытаскивать загубник рекомендуется лишь по уважительной 
причине. А тут и Ваня объявился. Он, оказывается, хотел было пройти за мной, но 
увидел, что напротив дверь вспыхнула, стал её тушить и моих окриков не слышал. 
Вот твоему Васе, он жаловался, высота снится, крыша, по которой он скользит 
вниз и никак не может удержаться, а мне – это проклятое зеркало и в нём чёрное 
лицо с разинутым в крике ртом. Наваждение!

Но это так, – продолжал Чепурин, – для смеху. А вот по-настоящему, без капли 
юмора, я перепугался метров через десять… или, точнее, минуты через три… 
Говорухина Пашу ты себе представляешь – не человек, а бульдозер! Закрытые двери 
плечом выдавливал, как картонные. Так через десять метров по коридору как раз и 
находилась хореографическая студия, голубая мечта девчонок, моя Надя там 
занимается. Говорухин сначала легонько постучал – мы всегда так делали, зачем 
зря дверь ломать, а оттуда крики, но никто не открывает. Тогда Паша прикоснулся 
к двери своим плечиком, слегка, чтобы только замок отлетел, прогрохотал: 
«Пра-шу без паники!», и мы – Паша, я, Ваня и ещё один боец – проскочили в 
хорошо запрессованное дымом помещение, да ещё с собой хорошую дозу из коридора 
занесли. Хореография по площади примерно такая же, как репетиционный зал, вдоль 
стен станки, или как их там называют, для тренировок, пианино… И все это 
имущество в густом дыму, а у открытого окна сбились и кучу пять или шесть 
девчонок и тренировочных трико и преподавательница, и все, как по команде, 
бросаются к нам. У меня в мозгу заработало счётно-решающее устройство и в долю