что на вверенном ему боевом участке люди находятся по меньшей мере в четырёх 
больших помещениях: в шахматном клубе, хореографической студии, в зале 
музыкального ансамбля и в репетиционном зале народного театра; знал, что люди 
из ателье перешли в парикмахерский салон «Несмеяна» и там теперь больше 
двадцати человек. Единственное, чего он не знал, что из репетиционного зала 
Даша вывела артистов наверх.
И всех нужно было спасать немедленно, в первую очередь!
– Ты меня не подгоняй, пропущу важную деталь, а кто-нибудь прочитает и 
обрадуется: «Верхогляд твой Чепурин!» – говорил Андрей Иванович. – А наиболее 
важная деталь здесь такая: кровь из носу, но задействовать внутренний 
водопровод. Почему? А потому, что если тянуть рукавную линию с улицы, 
наращивать рукав на рукав, дать подходящий напор и следить, чтобы ту линию не 
повредило, – представляешь, сколько времени надо? А во Дворце через каждые 
пятнадцать метров в коридорах – пожарные краны и шкафчики с рукавами, за их 
состоянием наша профилактическая служба следила тщательно. И поэтому я своих 
ребят сразу на четвёртый, не тронутый огнём этаж разослал – одних в левую, 
других в правую сторону – забрать и подсоединить рукава. Так что линию мы вели 
не с улицы, а с четвёртого этажа: колоссальный выигрыш во времени, не менее 
шести-семи минут, любой нормативщик подсчитает. А цена минуты на пожаре, сама 
знаешь, очень велика. Вообще, изобилие воды – счастливая особенность Большого 
Пожара.
Вторая важная деталь: сильнейшая тяга и отсюда очень высокая температура в 
лифтовых клетках и в коридорах. Особенно, конечно, в лифтовых клетках: трудно 
было верить своим глазам – металл перекрутило, как бельевые верёвки. А в 
коридорах с двух сторон тянуло к лифтовым холлам, да ещё в помещения через 
открытые двери и разбитые окна… Характерная картина: распахивает человек двери, 
а в коридоре огонь, дым; не закрыв двери, человек бежит к окну, разбивает – 
«спасите!», а дверь и окно открыты, страшная тяга, в несколько секунд помещение 
охватывает пламя, спасения нет…
– Итак, – продолжал Чепурин, – чрезвычайно высокая температура в коридорах. 
Тебе уже, наверное, говорили, что коридор каждого крыла во всю свою 
шестидесятиметровую длину представлял собой сплошное огненное кольцо, «как в 
туннеле и с каким-то голубым свечением» – эту живописную подробность наши 
ребята отмечают, не сговариваясь. Синтетика плюс тяга! Поэтому другой 
особенностью Большого Пожара, на сей раз куда менее счастливой, была такая 
тактика; отвоёвывать у огня коридоры ползком, метр за метром, ползущих впереди 
ствольщиков непрерывно поливать водой и менять их каждые две-три минуты, больше 
никто не выдерживал. Да и эти две-три минуты, Ольга, дорого давались ребятам: 
маски резиновые в первое время как будто от температуры защищают, а потом могут 
так к лицу прикипеть, что с кожей снимешь… Но ведь всё равно ползли, 
газодымозащитники, гвардия!
Здесь, Оля, уместно поговорить о нашей боевой одежде. Знаешь, сколько рядовой в 
полном снаряжении тащит на себе? Около двух пудов, и это с первого на какой 
придётся этаж, и быстро, желательно бегом! Ну, когда эти два пуда тащит Паша 
Говорухин или Лёша Рудаков, это ещё туда-сюда, но не всем бог дал такую силушку.
 Слов нет, с годами снаряжение улучшается, но всё равно пока что пожарные 
оценивают его на тройку, а кое-что и с двумя минусами. Ломы, топоры, рукава 
тяжёлые, ремни грубые, чуть не с петровских времён; боёвка не эластичная и не 
вентилируется – на морозе коробится, а летом и в жару работаешь в ней мокрый 
как мышь. Может быть, в отличие от старой брезентовой сегодняшняя боевая одежда 
элегантна, в ней красиво выглядишь, но мы ведь в ней не на парады едем и не с 
девушками знакомиться… Вот, гляди, надел я свою куртку – куда там брезентовой, 
красота! А шея незащищённая, об этом конструкторы одежды не подумали. И каски 
тяжёлые, неудобные, забрало опустишь – всё перед глазами плывёт, видимость не 
та… Словом, нашу одежду хорошенько покритикуй. Нам бы такую, как у космонавтов,
 – лёгкую, эластичную, теплозащитную… Ну а теперь о ходе операции. Значит, 
спасать нужно было немедленно, и всех в первую очередь…

Я перечитала стенограмму рассказов Чепурина и поймала себя на том, что они мало 
чем отличаются от рассказов Гулина и других пожарных. Всё у них просто и 
однообразно – туши и спасай. Пуще всего на свете опасаясь обвинений в 
нескромности, они тщательно обходят стороной одну непременную особенность своей 
работы – её смертельную опасность: недосказывают, отшучиваются, но ни за что не 
признаются, что не раз и не два за время Большого Пожара – и только ли его! – 
рисковали жизнью. В характере это у них, что ли, в свойственной людям этой 
профессии скромности, в традициях?
Подумав, я пришла к выводу, что дело не в этом, а в сложившемся веками 
ироническом отношении обывателя.
Возьмём других людей, которые так же, как пожарные, и мирное время ежедневно 
рискуют жизнью – милиционеров. К ним тоже относились иронически, над ними 
обыватель тоже посмеивался – до тех пор, пока о скрытой от широкой публики 
героической стороне работы милиции не пошли потоком очерки, книги, 
многосерийные фильмы, пока в газетах не появились указы о наградах милиционерам 
за мужество и геройство. И отношение к ним изменилось.
К ним, но не к пожарным. Странное дело! Когда, работая над этими записками, я 
стала рыться в художественной литературе, то убедилась в том, что о работе 
городских пожарных в мирное время последним писал Гиляровский, который сам был 
пожарным и знал, как пахнет дым. Я подчёркиваю – в мирное время, потому что в 
войну о них писали много и хорошо – Тихонов, Симонов… А что нынче?
Нынче о городских пожарных появляются публикации в десять-двадцать строк,