«несмеяновские», ещё держались, у нас девки бедовые, мы делом занимались – щели 
конопатили, дверь мыльной водой поливали, а от клиенток, не всех, а некоторых 
житья не было. Новику, Рассадину плохо, не помощники, а Боря уж слишком 
воспитанный: «Ну, пожалуйста, прошу вас, не беспокойтесь, скоро нас спасут, вот 
увидите». Клюква ему: «Держи меня за ноги!», легла на подоконник, голову вниз: 
«Лестницу нам ставят, бабоньки! Слышите, бабоньки, лестницу! Эй, мальчики, 
залезайте в гости, у нас тут штук пятнадцать невест, одна другой краше, кто 
первый доберётся – выбирает! Только цветы не забудьте!» Выдумала она, лестница 
далеко от нас была, но иная выдумка правды дороже – дух подняла! Всё время 
шутила, без неё бы пропали.

Рассадин Лев Григорьевич, самый старый артист народного театра, 
пенсионер-бухгалтер:

– Салон битком набит, все к окну рвутся – подышать и посмотреть, а Клюква 
поставила у окна Новика, Бориса, меня и двух девчат: «Никого не подпускать!» И 
правильно сделала, мы потом узнали, что некоторые выбрасывались, а как и почему,
 у них уже не спросишь, как не спросишь у китов, почему выбрасываются на берег. 
Состояние аффекта? Наверное, так, в здравом уме на верную смерть не пойдёшь – 
не фронт… Про себя скажу одно только: сыграл роль статиста, на большее не 
хватило… Запомнилось мало – часто приваливался в обморок, слаб был после 
операции… Помню, очнулся, когда из коридора начал доноситься протяжный гул с 
треском – там вовсю горело, а у нас было холодно, как на улице, да ещё темно, 
но для меня главное – холодно. И вот Даша придумала: размотала ткань, что в 
рулонах из ателье принесла, порезала ножницами на большие куски, и мы 
укутывались. А ниже нас, на седьмом и восьмом, помещения горели, пламя 
выбивалось из окон, и, когда языки до нас доставали, становилось очень страшно, 
настолько, что начинались истерики. Одну даму, пышную блондинку, которую 
привели из ателье, Даша в халат закатала, как в смирительную рубашку, и целый 
таз воды на неё вылила – успокоила. Жестоко, но что поделаешь?

Люба Якунина, мастер из «Несмеяны»:

– Анна Ивановна не давала Клюкве дорогую ткань резать, в тюрьму пойдёшь, 
кричала, а Клюква ей: «Счёт мне предъявите, я богатая, трешку в лотерею 
выиграла!» Но холод – его терпеть можно, главный ужас знаешь в чём был? Это 
когда у самого потолка, на стыке с коридором, кусок штукатурки обвалился и в 
салон дым столбом пошёл с искрами, и тут же дверь огнём занялась. Но это потом, 
под самый конец, почти через час, а как этот час прожили – и вспоминать страшно.
 В салоне крики, с улицы крики, в коридоре гудит, вот-вот огонь ворвётся, а 
нужно не только самих себя – других в узде держать, одну клиентку связали, да 
потом и до Клавки очередь дошла. Боря стал её успокаивать, комплименты говорить,
 а она ему бац по очкам! Тут мы с Клюквой и Верой скрутили её полотенцами и в 
каморку отнесли, Клюква ещё смеялась: «Эх, девки, плакали наши сапожки!»
– Обошлось, до сих пор ко мне ходит, – до смехом вспоминала Даша. – А Боречка, 
хотя и без очков, думал-думал и придумал; давай, говорит, из этого рулона шёлка 
верёвку совьём, шёлк – он прочный, и много его здесь, до самой земли верёвка 
достанет. Батюшки, думаю, а ведь дело предлагает! Анна Ивановна чуть не в драку 
– дорогой шёлк, импортный, Валька, её кладовщица, в рулон вцепилась: «Не дам!», 
а тут ещё впотьмах что-то грохнуло, потом говорили, что какие-то канистры 
взорвались, сумасшедший дом, и только. Мне бы этих баб в каморку загнать, чтоб 
не мешали, но мои девчонки двери поливают, Боря без очков как теленок тыкается, 
Новик и Рассадин на ногах не держатся – подмоги никакой… И тут как привидение 
фигура перед окном в воздухе, я – к окну: Валера на шторах спускается, вот кто 
мне нужен! Кричу: «Валера, сюда, давай руку!» Ты ж его сама видела, помнишь? Он 
четыре шторы связал, узлы проволокой обмотал, не шторы – спасательная верёвка. 
Чего только человек не придумает, когда жареный петух клюет! Так я ему – давай 
руку, а он, Оленька, не слышит. То есть и слышит, и уголком глаза видит, но 
только не резон ему меня видеть и слышать, не резон, понимаешь? Он смелый, трус 
на шторах спускаться не будет, но он и не дурак, он на седьмой этаж спешит, где 
пожарные с лестницы работают, ему выжить надо, а потом уже Клюква и всё 
остальное. Я ему вдогонку: «Косте привет передай, свататься приходите, мои 
хорошие!», а саму, поверишь, Оленька, такая обида взяла, что слёзы покатились, 
даже вспоминать стыдно. А Боречка, хоть и глазами не увидел, а сердцем понял, 
гладит меня по плечу, Клюква, лепечет, Дашенька, ну, скажи, что мне для тебя 
сделать? Я ему со смехом: предложение сделай, дурачок, видишь, женихов потеряла,
 вековухой осталась. А он мне руки целует – нашёл где и когда… Ничего у нас с 
этим шёлком не получилось: скрутить-то его в жгут скрутили, к батарее конец 
примотали, а когда тот жгут в окно стали спускать, его ветром раздуло, да ещё 
огонь откуда-то снизу его лизнул – пришлось от батареи отвязывать и 
выбрасывать… Что же дальше было?.. Ну, штукатурка обвалилась, дым в салон пошёл,
 дверь прогорать стала… Руки опустились, всё, думаю, конец, привела сюда людей 
на погибель… «Ладно, гореть, так с музыкой: выстроила из своих самых надёжных 
цепочку, одни воду в тазы набирают, другие дверь поливают, а дыму всё больше, 
не успевает в окно выходить, кашель душит, глаза ест, тошнит, рвёт… И тут самое 
смешное: Боря хватает меня за руку, вижу – полуголый, неужто сдвинулся по фазе? 
Дашенька, говорит, я рубашку с пиджаком связал, я тебя вниз спущу, там тебя 
пожарные подхватят. Мне бы и не отвечать на эту глупость, но хотелось на 
прощанье что-то ласковое сказать, а кашель душит, не могу, только поцеловала… 
Ну а потом ты всё знаешь… Судьба, Оленька, ты на пожаре мужа потеряла, я нашла…