фильмотеку, ему необходимы два ствола А. Пока мы с Кожуховым ломали головы, где 
их взять, появились Вася и Лёша, подпаленные, прокопчённые, но удовлетворённые 
– с литобъединением они сработали на пятёрку.
Я ввёл Васю в обстановку. Он отрешённо слушал, смотрел наверх и думал. А у меня 
не было времени ему сочувствовать, мне нужно было добыть стволы и 
пеногенераторы.
Вася перекинулся несколькими словами с Лёшей и подошёл к Кожухову. Полковник 
начал было проявлять заботу – у Васи были обожжены веки и брови, но он 
отмахнулся. Весь разговор шёл при мне.
– Товарищ полковник, разрешите со связным пробиться в киностудию.
– Каким образом?
– Через крышу технического этажа.
– Хорошо продумал?
Полковник разговаривал с Васей и смотрел на сына, который появился в окне, 
прокричал что-то ребятам и стал спускать на спасательной верёвке тело Веты.
– Так точно, товарищ полковник…
– Хорошо, – Кожухов оторвал взгляд от окна. – Не забыли перезарядить КИПы?.. 
Если пробьёшься, доложишь, как по крыше подобраться к высотной части.
Вася с Лёшей побежали к центральному входу.
– По крыше… – как бы про себя пробормотал Кожухов. – По крыше… Дима, а если 
попробовать с крыши кинотеатра?
Я даже сначала не понял, что это ко мне – полковник никогда не называл меня по 
имени. И уж совсем не догадывался, какая замечательно дерзкая, воистину 
гениальная идея пришла в его голову. Я думал о Васе и Лёше.
Как потом рассказал Лёша, в лифтовом холле десятого Чепурин хорошенько полил их 
водой, и они по винтовой лестнице прорвались на крышу. Но спуститься с 
технического этажа на десятый оказалось невозможным – помните решётчатую 
металлическую дверь, преградившую дорогу Ольге? Даже Лёша с его богатырской 
силой не смог ту дверь сломать – лом, пожарный лёгкий, для такой работы не 
годился, нужен был лом тяжёлый.
Вася заметался по крыше и надумал такую штуку: обвязался спасательной верёвкой, 
велел Лёше держать покрепче, лёг, заглянул вниз и стал звать Ольгу. Ольга 
говорила, что ушам своим не поверила – думала, галлюцинация, уж очень тогда ей 
было плохо. Но высунулась, откликнулась на авось: «Мы здесь, Вася, мы здесь!» 
Они оказались примерно в шести метрах книзу и чуть правее. С этого момента я 
всё видел сам. Достигнув уровня окна, Вася вцепился в подоконник, прыгнул в 
комнату – а оттуда дым уже столбом валил, и через полминуты Лёша поднимал Ольгу 
с Бубликом наверх. Потом снова спустил верёвку и поднял Васю.
На эту сцену многие смотрели оцепенев. Вася ещё дважды спускался, кого-то 
обвязывал, и Лёша поднимал. А потом Чепурин протушил фильмотеку и спасал людей 
обычным путём.
Вот такая история. Дальше была крыша с её морозом и ветром, затем минут через 
пятнадцать Ольгу, Бублика и двоих других удалось переправить по внутренней 
лестнице и оттуда в больницу, а Вася с Лёшей по той же крыше технического этажа 
побежали на разведку к высотной части.

Странная вещь! Когда Лёша поднял Ольгу с Бубликом на крышу, я машинально 
взглянул на часы: было 19.34; значит, всё, что я пока вам рассказывал, 
происходило примерно в течение одного часа.
А ведь я рассказал лишь малую часть того, что видел.
Потом мы подсчитали, что за первый час Большого Пожара было выведено, вынесено 
и спасено по лестницам более трёхсот человек, а предстояло спасти ещё столько 
же. Это очень много, о таком я ещё ни разу не слышал и не читал: когда горели 
небоскрёбы в Сан-Паулу, Лас-Вегасе, Сеуле и Токио, спасённых, помнится, было 
гораздо меньше.
Итак, я видел лишь то, что происходило снаружи; о том, что творилось внутри, 
мне становилось известным по радиопереговорам и донесениям связных. Находясь в 
безопасности, я превратился в наблюдающую, слышащую, принимающую и передающую 
приказы машину.
НШ – это глаза, уши и рупор руководителя тушения пожара.
Если бы у меня было время и спокойствие духа, я бы любовался действиями своего 
РТП и аплодировал ему, как любимому артисту.
Говорят, Савицкий был великим тушилой, но в деле я его увидеть не успел. Он 
руководил пожарными и техникой, как классный дирижер оркестром, он слышал 
каждую фальшивую ноту. Во время пожара Савицкий никогда не повышал голоса – от 
него на людей нисходило спокойствие и уверенность. В огонь он шёл только тогда, 
когда это было сверхнужно – так полководец подхватывает знамя и идёт вперёд, 
чтобы поднять боевой дух войск.
А Кожухова я много раз видел в деле.
Я читал, что самой высокой наградой для римского полководца был венок, который 
после победы ему вручали легионеры. Звание тушилы – это тоже наш венок, это 
награда, которую пожарные дают своему начальнику. Ни в каком личном деле она не 
фигурирует, она – признание подчинённых, и любой пожарный офицер самого 
высокого ранга мечтает её получить, как любой шахматный мастер мечтает стать 
гроссмейстером.
По большому счёту, таких тушил у нас было двое, Кожухов и Чепурин – любимые 
ученики Савицкого.
Сейчас речь о Кожухове. Вёл он себя по-иному: и голос повышал, и мог накричать, 
но при всём этом цепко держал в своих руках боевые участки, от важнейших до 
второстепенных. Наметив направление главного удара, он бросал подразделения и