на восьмой, пятидесятиметровку – пришла, родная, желанная! – немедленно во двор.

И тут же все действия отмечал на своём листе.
Колоссальная удача: воды было достаточно. Слава отлично сработал – задействовал 
все гидранты по периметру Дворца, да и в самом Дворце – спасибо Савицкому, 
немало крови и себе, и авторам проекта испортил – был сооружён отменный 
внутренний водопровод. Если стволы – наше главное оружие, то вода – боеприпасы, 
без неё нам на пожаре делать нечего. Полных вам рукавов, ребята!
Мой взгляд – со стороны.
Фасад щетинился автолестницами, трёхколенками, штурмовками. С них спасали и с 
них же работали стволами: пополоскал стволом снаружи – и через окно в помещение,
 дави огонь внутри!
Эх, было бы побольше автолестниц! Они наша радость и горе: радость – что 
всё-таки есть, горе – что их мало. Правда, после Большого Пожара гарнизону 
подкинули сразу пять штук: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. 
Попробуйте оспорить Дедову логику: «О всяких там Юнкерсах, Гочкисах и Круппах 
весь мир слышал, а кто знает изобретателей огнетушителя и автолестницы? Ты, да 
я, да мы с тобой…» На старости лет Дед поднаторел в математике: подсчитал, что 
один танк стоит столько, сколько десять наилучших автолестниц.
Вот сюда бы, на девятый этаж, пятидесятиметровку, куда Юра Кожухов с седьмого 
по штурмовке лезет! И сюда, где девочки из хореографии с ума сходят, и сюда, 
сюда, сюда…
Привыкли мы своей медвежьей силой огонь давить, вот нам технику и подкидывают 
гомеопатическими дозами…
К сожалению, кроме достоинств, у больших автолестниц имеется и крупный 
недостаток: они недостаточно манёвренны. Автолестнице нет цены, когда, скажем, 
по ней спускают людей из одного окна. А если люди в разных помещениях, у разных 
окон? Казалось бы, чего проще, переедет машина на несколько метров – и принимай.
 Казалось бы! В том-то и штука, что переезжать с выдвинутой лестницей запрещено,
 крайне это опасно – как в цирке, когда эквилибрист держит на лбу шест с 
партнёршей. Лестницу сначала складывают, машина переезжает и лишь потом 
выдвигают вновь: так написано в наставлении чёрным по белому. А наставления 
умные люди сочиняли, не с потолка свои параграфы брали…
Сочиняли, но знали, что сие правило пожарные будут обязательно нарушать!
Первыми это сделали Потапенко с Никулькиным: тридцатиметровка с находящимся на 
ней пожарным сманеврировала на несколько окон вправо, и благодаря тому 
нарушению несколько человек живут по сей день. На учениях Потапенко и Никулькин 
получили бы за свою самодеятельность хороший нагоняй, после Большого Пожара их 
наградили медалями.
Лиха беда начало! Не скажу, как было во дворе, а с фасада я несколько раз видел,
 как тридцатиметровки с людьми маневрировали от окна к окну; хотелось глаза 
закрыть, отвернуться, не видеть и не слышать… Колоссальный, но оправдавший себя 
риск! Все лестницы выдержали – кроме одной, которая всё-таки вывихнула себе 
суставы; но до того, как это случилось, с неё спасли одиннадцать человек.
Ольга, знающая толк в наших делах, в числе других «фрагментов» наметила мне и 
такой: вспомнить, что начальнику штаба мешало больше всего.
Начну с самого несущественного: мороз и ветер. Руки у меня застыли так, что 
через час я еле двигал карандашом. А когда начинал подпрыгивать, бить руками по 
бёдрам и ногой о ногу, кто-нибудь из начальства прикрикивал: «Ты не на 
танцплощадке, капитан!» Если бы генерал Ермаков на втором часу не распорядился 
набросить на меня милицейский тулуп, я бы к концу пожара превратился в 
«замороженного» из французской кинокомедии.
Второе: невероятное столпотворение в эфире. Все радиостанции работали на 
штабной волне, РТП меня информировал, с боевых участков докладывали и чего-то 
требовали, офицеры на этажах устанавливали друг с другом связь и 
переговаривались, переругивались – и всё это трещало в моих ушах, и из всего 
этого чудовищного нагромождения шумов и звуков мне требовалось извлечь 
жемчужное зерно. До сих пор не понимаю, как это я не рехнулся – от испуга, 
наверное, что уволят за профессиональную непригодность.
Третье связано со вторым: каждый начальник знал ситуацию только на своём 
участке и, естественно, считал её наиболее сложной, а раз так, то все до 
единого требовали в первую очередь помогать им.
– Боевые участки докладывают по порядку!
– Второй, я Седьмой, прошу немедленно автолестницу на правое крыло восьмого 
этажа, к шахматному клубу!
– Второй, я Девятый, вхожу в связь! Немедленно ствол А со ствольщиками в 
центральный лифтовой холл десятого!
– Второй, я Одиннадцатый, звено газодымозащитников в левый холл девятого, 
побыстрее!
А у меня всё задействовано, им людей и стволы послать – у других отобрать! Так 
те, другие, и отдадут, держи карман шире… А Головин и Чепурин через несколько 
дней мою работу разбирать будут, вот когда они на мне отыграются! Резерв им 
отдать? Так весь мой резерв одно отделение…
Хуже было другое: посылаю я, к примеру, звено к Суходольскому, а по дороге его 
перехватывает старший по званию Баулин и приказывает работать с ним. А разве 
майора ослушаются? Так людей Баулин перехватил, а мне сообщить забыл, но ведь 
я-то уже отметил, что послал Суходольскому звено! Он его ждёт не дождётся и, 
легко понять, шлёт мне по радио самые добрые пожелания.
Пока Вася был РТП и на непрерывной связи, мне ещё было полегче, а когда он по 
воле событий переключился на спасание и потерял контроль за обстановкой, то до