сержанта. Это нашло своё отражение в одном первоапрельском капустнике, где про 
Деда было сказано: «Главный недостаток – склонен к карьеризму». Лет пятнадцать 
Дед прослужил командиром отделения газодымозащитников, а уж газодымозащитники, 
поверьте на слово, на пожаре в гамаках не отдыхают.
Про меня, своего единственного сына, Дед любит говорить, что я «рождён на 
каланче и воспитан в казарме». Словом, потомственный пожарный, который, опять 
же по Деду, «семь лет набивал себе голову всякой требухой» – имеется в виду 
учёба в пожарно-техническом училище и в нашей Высшей школе. Последние семь лет 
работаю в УПО оперативным дежурным по городу, звание – майор. Видывали на 
улицах красную «Волгу»? На ней мы, оперативная группа пожаротушения, и выезжаем 
в город на проверки и пожары – я, мой начальник штаба капитан Рагозин, 
начальник тыла капитан Нилин и связной, сержант Лёша Рудаков.
С Димой и Славой мы одногодки (нам по тридцать два), вместе учились, женихались,
 спасали друг друга от огня и начальства – словом, друзья. Объединяет нас и то, 
что «на заре туманной юности» все трое мы бурно ухаживали за Ольгой, а 
досталась она другому, и то, что моя первая жена Ася, которая родила Бублика и 
умерла при родах, Димина двоюродная сестра. Кстати, Бублик – это потому, что 
первые слова, с которыми мой Саша обратился к миру, были «бу-бу-бу», «Эх, ты, 
Бублик», – умилился Дед. Так и осталось.
Ещё об одной кличке: нашу неразлучную троицу в УПО прозвали «пьедестал почёта». 
Не потому, что мы слишком часто на нём оказываемся – наоборот, полковник 
Кожухов и его зам Чепурин куда чаще нас ругают, чтоб не зазнавались, – а из-за 
нашей комплекции. Если я среднего роста и такого же сложения, то Дима высокий, 
белый и гладкий, а Слава – коротышка с круглым лицом, нелепыми пшеничными усами 
и плечами боксёра-тяжеловеса.
Как раз в наше дежурство – а дежурим мы сутки, потом сменяемся – и случился 
Большой Пожар. Не забыть нам его! И потому, сколько сил стоило его потушить, и 
ещё потому, что у Бублика на спине рубцы от ожогов размером с чайное блюдце, а 
у Ольги, как хирурги ни старались, заметные шрамы на руках. Но если Бублик 
носит своё блюдце как боевое отличие (все мальчишки на пляже завидуют!), то 
Ольга не любит, когда её шрамы привлекают внимание, хотя они, по мнению друзей, 
нисколько не мешают ей слыть красавицей. Дед, во всяком случае, может нахамить, 
а то и накостылять по шее тому, кто усомнится, что его любимая Лёля – не вторая 
красавица города (первое место, как признаёт даже Дед, правда, без особой охоты,
 остаётся за Дашей Метельской, с которой вы ещё познакомитесь). Что же касается 
меня, то в связи с возможным обвинением в субъективности (мы с Ольгой 
поженились около шести лет назад), я своего мнения высказывать не стану.

Дед искоса следил за Бубликом, который с безразличным видом поглаживал 
будильник, пытаясь улучить момент и перевести стрелку назад – фокус, который он 
не раз с успехом проделывал. Встретившись глазами с Дедом, Бублик отдёрнул руку 
и тоскливо вздохнул: уж он-то знал, что у привыкшего за долгую жизнь к 
расписаниям, предписаниям и строгому режиму Деда каменное сердце. С минуту 
Бублик негодовал, взывал к лучшим чувствам, но в конце концов, согнувшись в три 
погибели и по-стариковски шаркая тапочками, в сопровождении Деда поплелся в 
спальню.
– Написать про Большой Пожар? – удивлённо переспросил Дима. – Подумаешь, бином 
Ньютона, как говорил Коровьев. Возьми в нашем архиве описание и перепиши своими 
словами.
– Читала я ваши описания, – отмахнулась Ольга, – они дают такое же 
представление о пожаре, как газетная рецензия о классическом балете. На Колю 
Клевцова из Москвы приезжали посмотреть, руками потрогать, его цепочка 
штурмовых лестниц даже в учебник попала, а в описании о нём, точно помню, две 
строчки! Да и о Гулине и Лаврове не больше, а ваши фамилии просто перечислены, 
хорошо ещё, что не в разделе «недостатки и просчёты». Обыкновеннейший и 
скучнейший протокол – ваши описания.
– Мы их, Оленька, не для истории пишем, а для начальства, – возразил Рагозин. – 
Дабы оно знало, что мы работаем, а не в шахматы играем.
– По-моему, в дежурства по ночам вы только этим и занимаетесь, – неодобрительно 
заметила Ольга. – Лучше бы классику читали, не таким суконным языком пивали бы 
свои бумаги. Чуть не каждый день экстремальные ситуации, а читаешь, как вы о 
них пишете в своих рапортах, и плечами пожимаешь. Не описания мне нужны, а 
живые свидетельства, воспоминания участников, очевидцев.
– Зачем? – удивился Нилин. – Ну, был пожар, ну, потушили, чего ещё?
– В самом деле, – поддержал Рагозин, – зачем? Кому интересно читать про рукава 
и гидранты?
– Слепцы, – сердито сказала Ольга, – тушилы несчастные! Вы когда-нибудь 
задумывались над тем, что о вашей работе никто ничего не знает? О моряках 
романы пишут, космонавтов прославляют, лётчиков и полярников на руках носят, а 
про вас – что? Эстрада над вами хихикает, даже Аркадий Райкин, в кино из вас 
делают посмешище – усатый дядя спит, а вокруг него всё горит, анекдоты сочиняют,
 сплетни разносят… Замкнулись в своём кругу, ничего, кроме пожаров, пожаров, 
пожаров… – Ольга вскинула голову. – Знаете, что говорили про Деда? Что художник 
Зубов погиб из-за его трусости. Это наш Дед – трус! А о тебе, Вася, я сама 
слышала, что ты вместо того, чтобы спасать людей из скульптурной мастерской, 
полпожара просидел с Лёшей в буфете и бесплатно дул пиво! Каково? Молва! А 
когда припрешь болтуна к стене, откуда взял, так божится, что слышал, «слухи 
такие ходят, а дыма без огня не бывает» – гнуснейшая поговорка в устах 
доносчика и клеветника! – Ольга отдышалась. – Но всё это частности, ерунда. 
Куда хуже другое: до сих пор гуляет мнение – никем не опровергаемое, вот в чём