пояснила Ольга, – Ричард III, судя по его прижизненному портрету и 
воспоминаниям современников, был довольно приятным молодым человеком и вовсе 
неплохим королем – неудачливым, правда. Но всё это от нас довольно далеко. 
Досадно другое: то, что мы, очевидцы, своими ушами слышим досужие вымыслы и 
пальцем о палец не ударяем, чтобы раз и навсегда установить истину. В данном 
случае у нас перед Пименом одно огромное преимущество: он, главным образом, 
слышал, а мы – видели. Правда, и задача перед нами куда более узкая.
– В каком данном случае? – не понял Рагозин, да и мы тоже. – Какая задача?
– Минутку, дай собраться с мыслями… – Ольга допила чай, пощелкала пальцами. – 
Новость слышали? У нас будет издаваться литературный альманах, не такой толстый,
 как столичные журналы, но зато свой, доморощенный! Уже готовят первый номер, 
главным редактором назначен наш Микулин. – Ольга прищурилась. – Помнишь, Вася? 
Ты познакомился с ним при не совсем обычных обстоятельствах.
Я кивнул. Обстоятельства и в самом деле были не из обычных: Микулин порывался 
выпрыгнуть в окно, а мы с Лёшей ему доказывали, что свободное падение с 
восьмого этажа может вредно отразиться на здоровье: Лёша облапил Микулина и 
нежно прижимал его к груди, а я слегка хлестал его по щекам – для снятия 
стресса, это медициной рекомендовано. Тогда, сразу после пожара, Микулин 
сердечно меня благодарил и даже трижды облобызал, но потом при встречах 
старался не узнавать: не очень-то приятно раскланиваться с человеком, который 
пусть во спасение, но всё-таки набил тебе морду.
– К вечеру, ну буквально час назад Микулин зашёл в музей, – заметно волнуясь, 
продолжила Ольга. – Я думала, проконсультироваться, он работает над 
исторической повестью, но оказалось совсем другое. Сначала он спросил, как дела,
 я, между прочим, рассказала ему о глупых вопросах дамы, потом мы стали 
беседовать на эту тему, вспоминали другие нелепые слухи и сплетни, которые до 
сих пор, шесть лет спустя, распускают обыватели, и вдруг Микулин сделал мне 
совершенно неожиданное предложение! Он сказал, что сегодня на редколлегии… 
Словом, он предложил мне написать про Большой Пожар.

Не знаю, кто так первым его назвал, да это и не имеет значения. Один человек 
сказал, другой повторил, третий подхватил – и по городу пошло гулять: Большой 
Пожар. А ведь горело только одно здание! Ну, не совсем обычное здание, но 
всё-таки одно-единственное. А запомнилось, и как! Наверное, потому, что, хотя 
за свои четыре века повидал наш город всякого, на памяти последних поколений 
более впечатляющего зрелища не оказалось. В войну немецкие самолёты до нашего 
города не долетали, опустошительных наводнений, землетрясений у нас не бывает, 
катастрофические пожары, когда город выгорал дотла, случались в те далекие 
времена, когда был он ещё деревянным, а обычные, локальные пожары на горожан 
особого впечатления не производили – и видели те пожары немногие, и тушили их 
быстро. Другое дело Большой Пожар, который как фейерверк в честь праздника 
виден был с любой точки города. Потому и запомнился. Если в жизни каждого 
человека есть какая-то веха, от которой он ведёт дальнейший отсчёт времени, то 
почему бы такой вехе не быть и в жизни города? И у нас на улице запросто можно 
услышать: «Это когда было, до Большого Пожара?» – «Нет, месяца через два…»
Конечно, в документах, на разборах и в описании мы указывали точный адрес и 
официальное наименование здания – Дворец искусств, но между собой, вспоминая, 
так и говорили – Большой Пожар. Вкипепо в память, в сердце. Уже потом, когда в 
наш гарнизон прибывали для прохождения службы видавшие виды ребята, они 
поначалу даже обижались: «Торфяные пожары по месяцу тушили, а у вас один дом 
горел, за несколько часов справились – подумаешь, пожар века!» Но через 
месяц-другой ребята обживались, вникали в суть и честно признавались: «Мы-то 
думали, всяк кулик своё болото хвалит… Ничего не скажешь – Большой Пожар!»

В нашей семье главный его знаток – Бублик. Правда, в тот день ему ещё двух лет 
не исполнилось, но, во-первых, как говорит Дед, «лучше всего человек запоминает 
своей шкурой», а к Бублику это относится в полной мере, и, во-вторых, у него 
вообще потрясающая память. Живём мы неподалёку от УПО
[1]
, дня не проходит, чтобы на чаек не заскочили приятели; чаек, бывает, 
растягивается до позднего вечера, мы сидим, вспоминаем, спорим, и вдруг из 
спальни доносится: «Дядя Коля не с шестнадцатого, а с четырнадцатого этажа ту 
тётю спас!» И хотя Дед тут же бежит ругаться и плотно прикрывает двери, для 
Бублика нет большего удовольствия, чем уличить нас в ошибке. А когда ему 
внушают, что это нехорошо – вмешиваться в разговор взрослых, – он резонно 
возражает: «А зачем вы говорите неправду?» Тут и сам Макаренко развёл бы 
руками…

Если Бублик в свои восемь лет слывет знатоком спасательных операций, то о том, 
что происходило в самом здании до и в разгар боевых действий, лучше многих 
других знает Ольга. Может, кое-кому из этих других довелось повидать побольше 
её, но видеть и знать – разные вещи. Иной видел много, а знает мало, а другому 
одной детали достаточно, чтобы уловить суть – так учёные по чудом сохранившейся 
кости восстанавливают облик доисторического животного (из Ольгиного лексикона – 
она заместитель директора краеведческого музея по научной части).
Что же касается нас, то о Большом Пожаре мы тоже знаем не понаслышке. Несколько 
слов о нас.
Дед (так отец приказал себя величать после «выхлопа на пенсию»), в миру Василий 
Кузьмич Нестеров, прославился в пожарной охране сногсшибательной карьерой: за 
тридцать семь лет беспорочной службы вырос от рядового ствольщика до старшего