подоконник женщину. Головой она понимает, что её спасают, но мысль о том, что 
сейчас она повиснет над бездной, настолько ужасает, что парализует мозг, 
побуждает всеми силами сопротивляться. И вот уговариваешь бедняжку встать на 
подоконник, кричишь на неё, бьёшь по рукам, а время-то бежит, мчится! И ещё 
плохо то, что спускаешь, а не видишь, где она, на уровне какого этажа… Наконец, 
чувствуешь, что её подхватили, быстро выбираешь верёвку наверх – и всё 
начинается сначала, уговариваешь следующую, кричишь… Хорошо ещё, что краги 
мокрые, от такой спасательной работы кожа на руках могла бы в лохмотья 
превратиться.
И тут, когда последнюю женщину спустили, треснувшая перегородка в одном месте 
прогорела и в дыру рванулось пламя. Оно ловко, как осьминог щупальцами, 
охватило книжные полки, перекинулось на стулья и стало быстро приближаться к 
нам. Спасибо Диме, он сработал ещё лучше, чем обещал: людей пожарные принимали 
с подоконника не третьего, а пятого этажа.
Последними спустились мы сами – вернуться в коридор возможности не было, зал 
горел вовсю, огонь уже хватал за пятки.
А дальше началось самое плохое. Я выбежал на улицу, к штабному столу и доложил 
Кожухову обстановку. Кожухов подозвал медсестру и велел смазать мне обожженное 
лицо.
И тут я увидел Димины глаза. Он, раздираемый на части телефонными звонками, 
вопросами разного начальства, рапортами прибывающих офицеров, вдруг развёл 
руками, словно отбрасывая всех от себя, и шагнул ко мне. Глаза у него были 
какие-то незнакомые, я не берусь описать их выражения.
– Вася, – сказал он, – мы делаем всё, что можем… Бублик и Ольга на десятом, в 
киностудии.



Старый пожарный

Как только Ольга приступила к экзекуции, явилась вся компания – насладиться 
моими воплями. В первые минуты жгучка жжёт огнём, и Дед, чтобы смягчить мои 
муки, направил на пылающее место струю от вентилятора – новый взрыв веселья.
От дальнейших издевательств меня спасло только то, что Диме не терпелось 
доложить важную новость: Лёша потерпел крупную неудачу. Под Новый год он 
влюбился и смазливую девчонку-парикмахершу, с неделю каждый день бегал к ней 
стричься-бриться, потом, осмелев, пригласил и кино и наутро явился на службу 
пьяный от счастья; и кто знает, чем закончился бы этот бурный роман, если бы в 
порыве откровенности Лёша не проболтался, что работает пожарным.
Повторив для непосвещенной Ольги эту историю, Дима сложил губы трубочкой и 
проворковал: «Ах, пожарным? В моё кресло больше не садись – наголо остригу!»
– Не так всё было, – запротестовал Лёша, – насчёт остричь Надя даже не 
заикалась, это Дмитрия Сергеича художественная самодеятельность!
– Не принимай близко к сердцу, Лёша, – посочувствовала Ольга. – Может, оно и 
лучше, что сразу.
– А я и не принимаю! – пробурчал Лёша. – И не так уж она мне нравилась, 
подумаешь, звезда экрана!
– Бывает, – философски заметил Дед. – Молодая девка – она дура, ей не сам 
человек нужен, а фикция, обложка. Не горюй, Леха, на твой век ихней сестры 
хватит, ты только со своим рылом за смазливой не гонись, смазливые – они сороки,
 на блестящее клюют.
– Словечко-то какое – рыло, – поморщилась Ольга.
– Ну морда, – пошёл на компромисс Дед. – Вообще-то можно сказать – лицо, да 
только нос у Лехи нашлепкой и пасть уж очень велика, телевизор влезет.
– У тебя лучше, – проворчал Лота.
– И у меня такая же, – охотно согласился Дед. – Ничего, Леха, морда бородой 
зарастёт, зато всего остального бог тебе отвалил на двоих. На центнер тянешь?
– Сто четыре кило, – расплылся Лёша. – Утром, до завтрака.
– И кто тебя за язык тянул? – упрекнул Слава. – Сказал бы, что яблоки доводишь 
до потребителя в «Овощах – фруктах» или, ещё лучше, принимаешь макулатуру в 
обмен на абонементы, никакая девка бы не устояла. Лично я для своей Наташи был 
адъютантом командующего военным округом и саморазоблачился только тогда, когда 
она родила мне Мишку. Дима, а кем ты был до свадьбы?
– Я не опускался до вранья, – высокомерно ответил Дима. Я прямо и честно сказал 
Лизе, что работаю ассистентом режиссёра.
– Вам хорошо смеяться… – уныло проговорил Лёша.
– Не слушай их, брехунов, – неодобрительно сказал Дед. – Говори правду, так, 
мол, и так, тушу пожары, а ежели тебе артиста надо или завмага – топай к… Туда, 
одним словом, не при Лёле будь сказано… А с другой стороны, в самом разе, чего 
в нашем брате хорошего? Когда, помню, лет тридцать назад тушили склады 
утильсырья – вы все тогда ещё под стол пешком ходили, а Лехи и и проекте не 
было, я так всякой гадостью пропитался, что Варя, светлая ей память, три дня 
домой не пускала, живи и отмывайся, говорит, в казарме, ребёнок, то есть Васька,
 тебя пугается и кашлем заходится. А теперича от этого самого Васьки после 
пожара люди шарахаются, как от домового, который из печки вылез. Какие мы 
женихи? Трубочисты!
– Тебе бы, Дед, молодёжь в пожарное училище вербовать, – сказал я. – Высоты 
открываешь, перспективы.
– И не надо ничего скрывать! – поддержала Деда Ольга. – Каждый человек должен 
знать, на что идёт, и – за естественный отбор, в пожарной охране должны