Мы как будто и не расставались, вся вчерашняя компания в сборе, за исключением 
Хуссейна и Леонида Иваныча, который отсыпается. Лица у директоров помятые, да и 
у Мурата под глазами чёрные круги, но он гладко выбрит, подтянут и уверен в 
себе – форму он держать умеет. Он бросает, будто рубит, короткие указания, а 
Гулиев и Бычков записывают в блокноты: того-то переселить туда-то, этого к 
этому, тому создать условия, а такого-то, наоборот, их лишить, он и без них 
красивый. С моим приходом Мурат закругляется, внутренние секреты не для чужих 
ушей, и неожиданно, без всякого перехода, возвещает:
– Начинаем обсуждение. Кто первый?
– Что обсуждаем? – Я вытаскиваю блокнот.
– Сейчас узнаешь. Говори, Бычков.
Уже по первым словам директора «Бектау» я догадываюсь, что попал на судилище. 
Бычков обрушивается на меня, как прокурор. Я обвиняюсь в том, что гостиница 
отрезана от Кушкола, осталась без связи и электроэнергии, без свежего хлеба и 
на голодном водном пайке, в том, что более тысячи туристов находятся в 
антисанитарных условиях. Гостинице нанесён огромный моральный и материальный 
ущерб, с каждым часом отношения с туристами обостряются, и он, Бычков, 
категорически требует привлечь виновника к суровой ответственности.
Затем в сложенный для меня костер подбрасывают дровишки остальные директора – 
обвинения примерно такие же, и Мурат подводит итоги. Он клеймит меня за 
ситуацию с «Бектау», за паникёрство, которое привело к необоснованному 
переселению сотен людей и нарушению ритма жизни, работы всего курортного 
комплекса. Мурат говорит и говорит, распаляясь от своего красноречия, а я никак 
не могу понять, зачем разыгрывается этот спектакль, пока не обнаруживаю, что 
Гулиев строчит протокол. Понятно, мой старый и верный друг решил на всякий 
случай этим документиком навесить на меня всех собак. Нет уж, ребята, здесь я 
пассивную оборону держать не намерен, я тоже пришёл сюда не с оливковой ветвью, 
посмотрим, кто кого.

Я.
Прошу внести в протокол признание подсудимого: снежная буря тоже моих рук дело, 
я её насвистел.


Мурат.
Шуточками не отделаешься, отвечай конкретно!


Я.
И всё, что я скажу, попадёт в протокол?


Мурат.
Это я тебе гарантирую.


Я.
И копию мне тоже гарантируешь?


Мурат.
Две, три, сколько захочешь.

Сейчас я зол, решителен и беспощаден – никаких недомолвок и компромиссов! Я 
тоже не люблю, «когда мне лезут в душу, тем более когда в неё плюют». И когда 
топят, чтобы самим удержаться на поверхности, очень не люблю. Мурату нужна 
бумага – что ж, он её получит.

Я.
Мне достаточно одной. Обвинение первое: «Бектау» отрезана. Да, это сделал я, и 
сделал намеренно – решившись на обстрел лавин. Согласен, что это было ошибкой – 
в том смысле, что два человека, Сорокин и я, подвергались большому личному 
риску. И только! Но если бы мы этого не сделали и лавины сошли самопроизвольно, 
то кто мог гарантировать, что туристы, гуляющие по шоссе в одиночку и группами, 
остались бы в живых? Кстати, одиннадцатая может сойти повторно, прошу вас, 
Бычков, это обстоятельство учесть. Дальше. «Бектау» осталась без связи и 
электроэнергии. А почему? Разве Оболенский не предупреждал, что телефонный 
кабель следует проложить под землей, а «Бектау» обеспечить автономной дизельной 
электростанцией? А мои докладные по этому поводу? Но у начальника управления на 
этот пустяк никогда не было денег. Так или не так, Мурат Хаджиевич? Прошу 
занести в протокол дословно: кто в этом виноват?

Гулиев вопросительно смотрит на Мурата, тот угрюмо кивает.

Я.
Дальше. По моему требованию сотни людей были переселены из турбаз, что внесло 
хаос в жизнь Кушкола, более того – превратило её в ад. Но если четвёртая и 
седьмая сойдут…